Сочинение на тему Стихотворение Н. А. Заболоцкого «Читая стихи»
Сочинение
Живопись – это поэзия, которую видят, а поэзия – живопись, которую слышат. Леонардо да Винчи. Русский язык это язык нашего народа, богатый, гибкий, образный и живописный. Его пополняли и совершенствовали своим творчеством настоящие художники слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Достоевский. Н. А. Заболоцкий известный русский поэт двадцатого века. Его тоже по праву можно назвать мастером слова. В своих произведениях Заболоцкий оттачивает каждую фразу, каждый художественный образ. Он считал, что его жизнь принадлежит искусству: Я отрекся от житейского благополучия, от общественного положения, оторвался от своей семьи для искусства. Вне его я ничто.
Поэт мысли, поэт философских раздумий и классической завершенности стиха таким вошел Заболоцкий в нашу литературу. Какой должна быть настоящая поэзия этой теме посвящено стихотворение «Читая стихи», написанное в 1948 году.
В нем Заболоцкий размышляет о том, насколько человек должен владеть искусством слова, чтобы считаться настоящим мастером. Стихотворение можно разделить на две части. В первой Заболоцкий иронизирует над творчеством современных ему поэтов:
Любопытно, забавно и тонко: Стих, почти не похожий на стих. Бормотанье сверчка и ребенка В совершенстве писатель постиг.
Почти в каждом слове в этой строфе скрыта авторская усмешка. Ему забавно читать стихи людей, возомнивших себя поэтами. Не случайно автор использует слово стих с явным разговорным, пренебрежительным оттенком, причем во второй части Заболоцкий употребляет слово поэзия. В этом стихотворении эти слова антонимы. Стих бессмысленное словотворчество, а поэзия – настоящее искусство. Авторская ирония слышна в каждом слове первой части: бормотанье несопоставимо с совершенством, а скомканная речь с изощренностью. Но разве можно настоящее искусство считать бессмыслицей. Конечно же, нет. И поэтому так убедительно звучат в конце первой части риторические вопросы:
Но возможно ль мечты человечьи В жертву этим забавам причесть И возможно ли русское слово Превратить в щебетанье щегла, Чтобы смысла живая основа Сквозь него прозвучать не могла
Автор считает несовершенные стихи лишь пустой забавой, ненужным словотворчеством, щебетаньем щегла.
А настоящее русское слово – это поэзия Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Есенина. Это великий язык великой нации. Ответ на эти вопросы звучит во второй части стихотворения. Вторая часть противопоставлена первой. Пренебрежительное стих Заболоцкий заменяет высоким и емким словом поэзия. Поэзия, с точки зрения автора, – это искусство слова, и прежде чем объявить себя поэтом, необходимо в совершенстве овладеть этим искусством. Для этого недостаточно лишь таланта, необходимы и специальные знания. В последнем четверостишии звучит идея стихотворения:
Тот, кто жизнью живет настоящей, Кто к поэзии с детства привык, Вечно верует в животворящий, Полный разума русский язык.
Родной язык для Заболоцкого похож на живое существо, он называет его животворящим, полным разума. Научиться владеть им в совершенстве – такую задачу ставит автор перед начинающими поэтами. Именно тогда они станут настоящими мастерами слова. Стихотворение интересно и с лексической точки зрения. Разговорная лексика придает оттенок иронии, скрытой смешки.
Строфа четырехстишья, перекрестная рифмовка и чередование безударных (женских) и ударных (мужских) окончаний признаки классического стихосложения. Я думаю, что такая форма выбрана не случайно. Цель поэта: показать начинающим литераторам, как необходимо работать над стихами. В некоторых строках, для придания большей образности, Заболоцкий использует аллитерацию. Например: бормотанье сверчка и ребенка – повторяется звук р, щебетанье щегла – звук щ, в последнем четверостишии много шипящих ж, щ и свистящих з, с.
Мне нравятся стих Заболоцкого, потому что они очень мелодичны, и в каждом из них свой подтекст, глубокий смысл. Я думаю, что идея этого стихотворения очень актуальная для нашего времени. Великий и могучий русский язык засоряют жаргонизмы, просторечия, иностранные слова. Такую речь мы слышим из уст телевизионных журналистов, встречаем на страницах газет и журналов. Но такой язык не образец для подражания. И поэтому намного полезнее читать классику, чтобы научиться всему богатству русского языка.
Анализ стихотворения Заболоцкого Читая стихи сочинения и текст
- Анализ стихотворений
- Заболоцкий
- Читая стихи
Cочинение «Анализ стихотворения Заболоцкого Н.А. «Читая стихи»»
Стихотворение Н.А. Заболоцкого «Читая стихи» воплощает эстетические взгляды автора, который ведет полемику с декадентскими исканиями в поэзии начала XX века.
Резкой критике подвергает писатель попытки создать стихотворение с опорой на звукосмысловые связи («Бормотанье сверчка и ребенка В совершенстве писатель постиг»). С иронией относится он к зауми («И в бессмыслице скомканной речи Изощренность известная есть»).
Однако все это лишь отвлекает писателя от воплощения в лирике своих мыслей и взглядов на мир.
Выступая за классическую ясность поэтической речи, Н.А. Заболоцкий на одну чашу весов помещает «щебетанье щегла», а на другую — «смысла живую основу». Первое не должно заменять второе. Форма не может доминировать над содержанием. Н.А. Заболоцкий считает формальные опыты выдумкой, забавой, шарадой. Поэзия же является серьезным видом искусства. При этом писатель позволяет себе использовать звуковые удвоения («колпак колдуна», «жизнью живет», «вечно верует»), показывая, что звуковые игры все же допустимы и даже интересны, если они органично входят в текст произведения, не искажая при этом его основы, которой является «полный разума русский язык».
Н.А. Заболоцкий сам был мастером создания мелодичного стиха. При этом для него характерны точные рифмы (преграды — шарады, она — колдуна, щегла — могла), четкость ритмического рисунка.
Проблематика произведения отражает содержание развернувшейся на страницах печати литературной дискуссии о модернизме. Примечательно, что само стихотворение не только содержит полемику, но и насыщено разговорными элементами: риторическими вопросами («Но возможно ль мечты человечьи В жертву этим забавам принесть? И возможно ли русское слово Превратить в щебетанье щегла, Чтобы смысла живая основа Сквозь него прозвучать не могла?») и восклицаниями («Нет! Поэзия ставит преграды Нашим выдумкам…»).
Н.А. Заболоцкий относится к языку как к национальному достоянию. Неслучайно он дважды подчеркивает в тексте стихотворения, что речь идет о русском языке, о русском слове.
Похожие сочинения
В 1826 году А. С. Пушкин, находясь в ссылке в Михайловском, пишет стихотворение “Пророк”.
Чуть позже, отправляясь на аудиенцию к Николаю I, который вызвал А. Пушкина из Михайловского в Петербург, поэт захватывает листок со стихотворением с собой. Почему. смотреть целиком
Это, пожалуй, одно из самых знаменитых стихотворений Пушкина. Содержание его выражено в простой и доступной форме. Но известно, что простота гениальных произведений искусства часто бывает обманчивой. Увлеченные гармоничностью стихотворной речи, энергией. смотреть целиком
Общее описание композиции «Кончен пир, умолкли хоры…» (в дальнейшем – КП) и сделанные из него смысловые предположения должны быть уточнены и проверены на отдельных сегментах структуры. При этом исчерпывающее описание каждого сегмента не только не обязательно. смотреть целиком
Стихотворения «Ангел — хранитель» А. Блока и «Рыцарь на час» Н. А. Некрасова на первый взгляд не имеют между собой ничего общего. Действительно, А. Блок и Некрасов — это совершенно разные писатели, каждый из которых отличается своим самобытным стилем.
смотреть целиком
Много стихотворений посвятил М. Ю. Лермонтов теме родины. Во все времена поэты обращались к этой теме: одни прославляли народ и его победы над врагами своей отчизны, другие восхищались ее природой. Лермонтов, продолжая развивать идеи Радищева и Пушкина. смотреть целиком
Кому не знакомо стихотворение А. С. Пушкина «Я помню чудное мгновенье…», поражающее своей простотой, легкостью, мелодичностью? Разве можно найти строки, посвященные любимой, превосходящие по нежности и трепетности эти: * Я помню чудное мгновенье. смотреть целиком
В стихотворении «Ива» А. Фет изображает трепетную картину любовного свидания. Характерной особенностью сюжета произведения является ориентация на настоящий момент: кажется, что описываемые в стихотворении события происходят прямо сейчас. Этот эффект. смотреть целиком
Анализ стихотворения Заболоцкого «Читая стихи»
Стихотворение Н. А. Заболоцкого «Читая стихи» воплощает эстетические взгляды автора, который ведет полемику с декадентскими исканиями в поэзии начала XX века.
Резкой критике подвергает писатель попытки создать стихотворение с опорой на звукосмысловые связи («Бормотанье сверчка и ребенка / В совершенстве писатель постиг» ). С иронией относится он к зауми («И в бессмыслице скомканной речи / Изощренность известная есть» ). Однако все это лишь отвлекает писателя от воплощения в лирике своих мыслей и взглядов на мир.
Выступая за классическую ясность поэтической речи, Н. А. Заболоцкий на одну чашу весов помещает «щебетанье щегла». а на другую — «смысла живую основу». Первое не должно заменять второе. Форма не может доминировать над содержанием. Н.А. Заболоцкий считает формальные опыты выдумкой, забавой, шарадой. Поэзия же является серьезным видом искусства. При этом писатель позволяет себе использовать звуковые удвоения («колпак колдуна», «жизнью живет», «вечно верует» ), показывая, что звуковые игры все же допустимы и даже интересны, если они органично входят в текст произведения, не искажая при этом его основы, которой является «полный разума русский язык».
Н.А. Заболоцкий сам был мастером создания мелодичного стиха. При этом для него характерны точные рифмы (преграды — шарады, она — колдуна, щегла — могла), четкость ритмического рисунка.
Проблематика произведения отражает содержание развернувшейся на страницах печати литературной дискуссии о модернизме. Примечательно, что само стихотворение не только содержит полемику, но и насыщено разговорными элементами: риторическими вопросами
«Но возможно ль мечты человечьи
В жертву этим забавам принесть?
И возможно ли русское слово Превратить в щебетанье щегла,
Чтобы смысла живая основа
Сквозь него прозвучать не могла?»
и восклицаниями: «Нет! Поэзия ставит преграды Нашим выдумкам…».
Н.А. Заболоцкий относится к языку как к национальному достоянию. Неслучайно он дважды подчеркивает в тексте стихотворения, что речь идет о русском языке, о русском слове.
Анализ стихотворения Заболоцкого Н.А. «Читая стихи»
Стихотворение Н.
А. Заболоцкого «Читая стихи» воплощает эстетические взгляды автора, который ведет полемику с декадентскими исканиями в поэзии начала XX века. Резкой критике подвергает писатель попытки создать стихотворение с опорой на звукосмысловые связи («Бормотанье сверчка и ребенка В совершенстве писатель постиг»). С иронией относится он к зауми («И в бессмыслице скомканной речи Изощренность известная есть»).
Однако все это лишь отвлекает писателя от воплощения в лирике своих мыслей и взглядов на мир.
Выступая за классическую ясность поэтической речи, Н.А. Заболоцкий на одну чашу весов помещает «щебетанье щегла», а на другую — «смысла живую основу». Первое не должно заменять второе. Форма не может доминировать над содержанием. Н.А. Заболоцкий считает формальные опыты выдумкой, забавой, шарадой. Поэзия же является серьезным видом искусства. При этом писатель позволяет себе использовать звуковые удвоения («колпак колдуна», «жизнью живет», «вечно верует»), показывая, что звуковые игры все же допустимы
и даже интересны, если они органично входят в текст произведения, не искажая при этом его основы, которой является «полный разума русский язык».
Н.А. Заболоцкий сам был мастером создания мелодичного стиха. При этом для него характерны точные рифмы (преграды — шарады, она — колдуна, щегла — могла), четкость ритмического рисунка.
Проблематика произведения отражает содержание развернувшейся на страницах печати литературной дискуссии о модернизме. Примечательно, что само стихотворение не только содержит полемику, но и насыщено разговорными элементами: риторическими вопросами («Но возможно ль мечты человечьи В жертву этим забавам принесть? И возможно ли русское слово Превратить в щебетанье щегла, Чтобы смысла живая основа Сквозь него прозвучать не могла?») и восклицаниями («Нет! Поэзия ставит преграды Нашим выдумкам…»).
Н.А. Заболоцкий относится к языку как к национальному достоянию. Неслучайно он дважды подчеркивает в тексте стихотворения, что речь идет о русском языке, о русском слове.
«Анализ стихотворения Заболоцкого Н.А. «Читая стихи»»
Стихотворение Н.А. Заболоцкого «Читая стихи» воплощает эстетические взгляды автора, который ведет полемику с декадентскими исканиями в поэзии начала XX века.
Резкой критике подвергает писатель попытки создать стихотворение с опорой на звукосмысловые связи («Бормотанье сверчка и ребенка В совершенстве писатель постиг»). С иронией относится он к зауми («И в бессмыслице скомканной речи Изощренность известная есть»).
Однако все это лишь отвлекает писателя от воплощения в лирике своих мыслей и взглядов на мир.
Выступая за классическую ясность поэтической речи, Н.А. Заболоцкий на одну чашу весов помещает «щебетанье щегла», а на другую — «смысла живую основу». Первое не должно заменять второе. Форма не может доминировать над содержанием. Н.А. Заболоцкий считает формальные опыты выдумкой, забавой, шарадой. Поэзия же является серьезным видом искусства. При этом писатель позволяет себе использовать звуковые удвоения («колпак колдуна», «жизнью живет», «вечно верует»), показывая, что звуковые игры все же допустимы и даже интересны, если они органично входят в текст произведения, не искажая при этом его основы, которой является «полный разума русский язык».
Н.А. Заболоцкий сам был мастером создания мелодичного стиха. При этом для него характерны точные рифмы (преграды — шарады, она — колдуна, щегла — могла), четкость ритмического рисунка.
Проблематика произведения отражает содержание развернувшейся на страницах печати литературной дискуссии о модернизме. Примечательно, что само стихотворение не только содержит полемику, но и насыщено разговорными элементами: риторическими вопросами («Но возможно ль мечты человечьи В жертву этим забавам принесть? И возможно ли русское слово Превратить в щебетанье щегла, Чтобы смысла живая основа Сквозь него прозвучать не могла?») и восклицаниями («Нет! Поэзия ставит преграды Нашим выдумкам…»).
Н.А. Заболоцкий относится к языку как к национальному достоянию. Неслучайно он дважды подчеркивает в тексте стихотворения, что речь идет о русском языке, о русском слове.
Лингвистический анализ стихотворения Заболоцкого
стихотворения Н.А. Заболоцкого «Читая стихи…»
учеников 8 класса МОУ
Русский язык – это язык нашего народа, «великий и могучий», говоря словами великого русского писателя И.
С. Тургенева. Он богатый, гибкий, образный и певучий. Его пополняли и совершенствовали своим творчеством настоящие художники слова: А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, Н. В. Гоголь, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, Н. А. Некрасов.
Н. А. Заболоцкого, известного русского поэта XX века, также можно по праву назвать мастером слова. Каждая фраза, каждый художественный образ его произведений имеют завершенность и глубокий смысл. Всю свою жизнь Заболоцкий посвятил искусству: «Я отрекся от житейского благополучия, от «общественного положения», оторвался от своей семьи – для искусства. Вне его – я ничто…». Он вошел в нашу литературу как великий мыслитель и философ.
Какой должна быть настоящая поэзия? Этим вопросом задавались поэты всех времен. Эта тема нашла отражение в творчестве А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Н. А. Некрасова и многих других. Каждый из них по-своему определял предназначение и смысл поэзии. Так, А. С. Пушкин описал образ идеального поэта в стихотворении «Пророк». Своеобразную полемику в душе поэта о том, каково предназначение поэзии, мы видим в стихотворении Н.
А. Некрасова «Поэт и гражданин».
Тема настоящей поэзии нашла отражение и в творчестве Заболоцкого. Именно об этом поэт пишет в своем стихотворении «Читая стихи».
Это произведение условно можно разделить на две части.
В первой части звучит явная авторская ирония над «псевдопоэтами». Заболоцкого «забавляет» их творчество – «бормотанье сверчка и ребенка», «щебетанье щегла». Этот оттенок иронии, авторской усмешки стихотворению придает разговорная лексика («бормотанье», «бессмыслице», «скомканной»), которая «соседствует» со словами высокого стиля («совершенство», «изощренность»). Примечательно, что в первой части Заболоцкий употребляет слово «стих» (явно стилистически сниженное), тогда как во второй части он использует слово «поэзия» (слово высокого стиля). В данном стихотворении эти слова являются контекстуальными антонимами: стих – ненужное словотворчество, бессмысленный набор слов, а поэзия – вот оно настоящее искусство. Вся первая часть построена на противопоставлениях: «бормотанье» несопоставимо с «совершенством», а «бессмыслица скомканной речи» — с «изощренностью».
В конце поэт задает риторический вопрос:
Но возможно ль мечты человечьи
В жертву этим забавам принесть?
И возможно ли русское слово
Превратить в щебетанье щегла,
Чтобы смысла живая основа
Сквозь него прозвучать не могла?
Здесь мы опять видим противопоставление. Творчество современных поэтов – «щебетанье щегла» — Заболоцкий противопоставляет «русскому слову» — поэзии Пушкина, Лермонтова, Некрасова.
Вторая часть противопоставляется первой. Она начинается с отрицательного слова-предложения «Нет!», в котором автор сам же и отвечает на свой вопрос. В этой части высокая лексика («преграды», «верует», «животворящий», «полный разума») придает стихотворению оттенок торжественности и возвышенности, помогает ярче выразить основную мысль. Автор противопоставляет вторую часть первой, используя и отрицание («не для тех, кто, играя в шарады, надевает колпак колдуна»). Помимо высокой лексики, Заболоцкий включает в произведение устаревшие слова («ибо») и прибегает к такому приему, как повтор («кто» — «кто»).
Заболоцкий также прибегает к звукописи. Ее секрет заключается в том, что звук способен порождать у читателя определенные ассоциации, оказывать влияние на восприятие произведения. В стихотворении мы наблюдаем аллитерацию: в первой части- «бормотанье сверчка и ребенка» — повторяется звук «р» (грубый звук), «щебетанье щегла» — повторяется звук «щ». В последнем четверостишии много шипящих «ж», «щ» и свистящих «з», «с» (светлые звуки)- от этого слова кажутся говорящими, шелестят, шуршат. Так автор усиливает эффект противопоставления и влияет на восприятие читателем разных частей стихотворения. Фонетическое оформление делает произведение еще более образным.
Следует также обратить внимание на логическое ударение в конструкции сравнения: то, с чем сравнивают (2-ая часть произведения) выделено ярче, чем то, что сравнивают (1-ая часть произведения). Действительно, в первой части мы видим авторскую иронию и усмешку, он критикует современную поэзию, но все же не останавливает только на этом свое внимание.
Зато именно во второй части автор раскрывает проблему своего стихотворения: «Какой должна быть настоящая поэзия?» — и отвечает на вопрос о том, каким должен быть настоящий поэт:
Тот, кто жизнью живет настоящей,
Кто к поэзии с детства привык,
Вечно верует в животворящий,
Полный разума русский язык.
Написано стихотворение трехсложным размером – четырехстопным анапестом, что придает ему особое, мелодичное звучание. Строфа – четырехстишья, перекрестная рифмовка и чередование безударных (женских) и ударных (мужских) окончаний – признаки классического стихосложения (что характерно для всех произведений Заболоцкого). Эта форма выбрана не случайно. Цель поэта: показать начинающим литераторам, как необходимо работать над стихами: опираясь на классику, на то, что было сделано до них. Заболоцкий считает, что в начале своего творческого пути поэт должен учиться на опыте предыдущих поколений.
Это стихотворение очень интересно с лексической точки зрения, и в нем мы видим подтверждение тому, что Заболоцкий действительно был настоящим мастером слова, который в каждую фразу вкладывал глубокий смысл, и художником образов, ярких и актуальных и в наше время.
Послушайте стихотворение Заболоцкого Читая стихи
Темы соседних сочинений
← Чертополох↑ ЗаболоцкийВ кино →
Картинка к сочинению анализ стихотворения Читая стихи
Настроение произведения Читая стихи
Ты тот же человек, которым был раньше?
У меня мало воспоминаний о четырехлетнем возрасте — факт, который меня смущает теперь, когда я отец четырехлетнего ребенка. Мы с сыном отлично проводим время вместе; В последнее время мы строим версии знакомых мест (кафе, ванная) из Lego и совершенствуем «флипперу» — движение, в котором я держу его за руки, пока он кувыркается назад с моих плеч на землю. Но сколько из нашей радостной жизни он будет помнить? Что я помню из четырехлетнего возраста, так это накрашенные красным ногти злой няни; стереосистема из полированного серебра в квартире моих родителей; особый коридор с оранжевым ковром; некоторые комнатные растения на солнце; и мельком лицо моего отца, возможно, тайно всплывшее в памяти с фотографии.
Эти разрозненные образы не складываются в картину жизни. Они также не могут осветить какую-либо внутреннюю реальность. У меня нет воспоминаний о собственных чувствах, мыслях или личности; Мне говорили, что я был веселым, болтливым ребенком, склонным к длинным речам за обеденным столом, но не помню, чтобы я был таким. С моим сыном, счастливым и разговорчивым, так весело находиться рядом, что я иногда оплакиваю от его имени его будущую неспособность вспомнить себя.
Если бы мы могли яснее увидеть себя в детстве, мы могли бы лучше понять направление и характер нашей жизни. Остаемся ли мы такими же людьми в четыре года, какими будем в двадцать четыре, сорок четыре или семьдесят четыре? Или мы существенно изменимся со временем? Исправление уже сделано или в наших историях будут неожиданные повороты? Некоторым людям кажется, что они сильно изменились за эти годы, и прошлое кажется им чужой страной со своеобразными обычаями, ценностями и вкусами. (Эти бойфренды! Эта музыка! Эти наряды!) Но у других есть сильное чувство связи с самим собой в молодости, и для них прошлое остается домом.
Моя свекровь, живущая недалеко от родительского дома в том же городе, где она выросла, уверяет, что она такая же, как всегда, и с новым негодованием вспоминает свой шестой день рождения, когда ей пообещали пони, но не получил ни одного. Ее брат придерживается противоположной точки зрения: он оглядывается на несколько разных эпох своей жизни, каждая со своим набором взглядов, обстоятельств и друзей. «Я прошел через множество дверей, — сказал он мне. Я тоже так думаю, хотя большинство людей, хорошо меня знающих, говорят, что я всегда оставался тем же человеком.
Постарайтесь вспомнить жизнь такой, какой вы жили много лет назад, в обычный осенний день. В то время вы глубоко заботились об одних вещах (девушка? Depeche Mode?), но не обращали внимания на другие (ваши политические обязательства? ваши дети?). Определенные ключевые события — колледж? война? свадьба? Анонимные Алкоголики? — еще не существовало. Ощущается ли то «я», которого вы помните, таким же, как вы, или как незнакомец? Кажется, вы вспоминаете вчерашний день или читаете роман о вымышленном персонаже?
Если у вас есть прежние чувства, вы, вероятно, продолжатель; если последнее, вы, вероятно, разделитель.
Вы можете предпочесть быть одним другому, но вам трудно изменить свою точку зрения. В стихотворении «Радуга» Уильям Вордсворт писал, что «Ребенок — Отец Человека», и этот девиз часто цитируют как истину. Но он сформулировал эту идею как стремление — «И я мог бы пожелать, чтобы мои дни были / Связаны друг с другом естественным благочестием», — как бы говоря это, хотя было бы хорошо, если бы наше детство и взрослость были связаны, как концы радуга, связь может быть иллюзией, которая зависит от того, где мы находимся. Одна из причин пойти на встречу выпускников старшей школы — это почувствовать себя самим собой из прошлого: возобновляется старая дружба, всплывают старые шутки, вновь разгораются старые чувства. Но путешествие во времени прекращается, когда вы выходите из спортзала. Оказывается, ты все-таки изменился.
С другой стороны, некоторые из нас хотят отключиться от себя в прошлом; обремененные тем, кем мы были раньше, или заключенные в клетку тем, кто мы есть, мы желаем многочастной жизни.
В объемистом автобиографическом романе «Моя борьба» Карл Ове Кнаусгаард — мужчина средних лет, который надеется сегодня стать лучше, чем был в молодости, — задается вопросом, имеет ли вообще смысл использовать одно и то же имя на протяжении всей жизни. Глядя на фотографию себя в младенчестве, он задается вопросом, какое отношение этот маленький человек с «раскинутыми руками и ногами и искаженным криком лицом» имеет к сорокалетнему отцу и писателю, которым он является сейчас. или с «серыми, сгорбленными стариками, которые через сорок лет, возможно, будут сидеть в доме престарелых, истекая слюной и дрожа». Он предлагает, возможно, лучше использовать ряд имен: «Например, плод можно назвать Йенс Ове, а младенца — Нильс Ове. . . Гейру Ове от десяти до двенадцати лет, Курту Ове от двенадцати до семнадцати лет. . . Тор Уве от двадцати трех до тридцати двух лет, Карл Уве от тридцати двух до сорока шести лет и так далее». В такой схеме «первое имя будет обозначать возрастной диапазон, второе имя — преемственность, а последнее — семейную принадлежность».
Моего сына зовут Питер. Меня нервирует мысль о том, что когда-нибудь он может стать настолько другим, что потребует нового имени. Но он учится и растет каждый день; как он мог не становиться всегда кем-то новым? У меня к нему противоречивые устремления: продолжать расти; продолжай быть собой. А как он себя увидит, кто знает? Философ Гален Стросон считает, что некоторые люди просто более «эпизодичны», чем другие; они прекрасно живут изо дня в день, независимо от более широкой сюжетной линии. «Я нахожусь где-то в конце эпизодического диапазона этого спектра», — пишет Стросон в эссе под названием «Ощущение себя». «Я не воспринимаю свою жизнь как повествование с формой и мало интересуюсь своим собственным прошлым».
Возможно, Питер вырастет эпизодической личностью, живущей настоящим моментом, не заботящейся о том, образует ли его жизнь единое целое или набор частей. Но даже в этом случае не избежать парадоксов изменчивости, которые имеют свойство вплетаться в нашу жизнь. Думая о каком-то своем старом постыдном поступке, мы говорим себе: «Я изменился!» (Но так ли это?) Нам наскучил друг, одержимый тем, что произошло давным-давно, и мы говорим: «Это была другая жизнь — теперь ты другой человек!» (Но она ли это?) Живя рядом с нашими друзьями, супругами, родителями и детьми, мы задаемся вопросом, те ли это люди, которых мы всегда знали, или они пережили изменения, которые мы или они изо всех сил пытаемся увидеть.
Даже если мы неустанно работаем над улучшением, мы обнаруживаем, что куда бы мы ни пошли, мы там (в таком случае, какой в этом смысл?). И все же иногда мы вспоминаем о себе прежнем с чувством удивления, как будто вспоминая прошлую жизнь. Жизнь длинная, и ее трудно увидеть. Что мы можем узнать, спросив себя, всегда ли мы были такими, какие мы есть?
Вопрос о нашей преемственности имеет эмпирическую сторону, на которую можно ответить научно. В 1970-х годах, работая в Университете Отаго в Новой Зеландии, психолог по имени Фил Сильва помог начать исследование тысячи и тридцати семи детей; предметы, все из которых жили в городе Данидин или его окрестностях, изучались в возрасте трех лет, а затем снова в пять, семь, девять, одиннадцать, тринадцать, пятнадцать, восемнадцать, двадцать один, двадцать шесть, тридцать два, тридцать восемь и сорок пять, исследователями, которые часто опрашивали не только испытуемых, но и их семью и друзей. В 2020 году четыре психолога, участвовавшие в исследовании в Данидине, — Джей Бельски, Авшалом Каспи, Терри Э.
Моффит и Ричи Поултон — обобщили то, что было изучено на данный момент, в книге под названием «Происхождение вас: как детство формирует дальнейшую жизнь». Он объединяет результаты нескольких связанных исследований, проведенных в Соединенных Штатах и Соединенном Королевстве, и таким образом описывает, как за десятилетия изменились около четырех тысяч человек.
Джон Стюарт Милль однажды написал, что молодой человек подобен «дереву, которому необходимо расти и развиваться со всех сторон в соответствии с тенденцией внутренних сил, которые делают его живым существом». Изображение предполагает общее распространение и подъем, на что неизбежно влияют почва и климат, и этому может помочь небольшая разумная обрезка здесь и там. Авторы «Происхождения вас» предлагают более хаотичную метафору. Они предполагают, что люди подобны штормовым системам. Каждый отдельный шторм имеет свой особый набор черт и динамики; между тем, его будущее зависит от многочисленных элементов атмосферы и ландшафта.
Судьба любого данного Харви, Эллисон, Айка или Катрины может быть частично определена «давлением воздуха в другом месте» и «временем, которое ураган проводит в море, собирая влагу, прежде чем обрушится на сушу. ” Дональд Трамп в 2014 году сказал биографу, что он был тем же человеком в свои шестьдесят, каким он был в первом классе. В его случае, пишут исследователи, в эту идею не так уж трудно поверить. Однако бури формируются миром и другими бурями, и только эгоистичная погодная система верит в свою абсолютную и неизменную индивидуальность.
Попытки понять человеческую погоду — показать, например, что дети, подвергшиеся жестокому обращению, несут на себе отпечаток этого жестокого обращения во взрослом возрасте — предсказуемо неточны. Одна из проблем заключается в том, что многие исследования развития носят «ретроспективный» характер: исследователи начинают с того, как люди живут сейчас, а затем обращаются к прошлому, чтобы выяснить, как они к этому пришли. Но многие проблемы мешают таким усилиям.
Память подвержена ошибкам: людям часто трудно вспомнить даже основные факты о том, что они пережили десятилетия назад. (Например, многие родители не могут точно вспомнить, был ли у ребенка диагностирован СДВГ; люди даже не могут вспомнить, были ли их родители злыми или милыми.) Существует также проблема систематической ошибки при зачислении. Ретроспективное исследование тревожных взрослых может обнаружить, что многие из них выросли с разведенными родителями, но как насчет многих детей после развода, у которых не развилась тревожность, и поэтому они никогда не участвовали в исследовании? В ретроспективном исследовании трудно установить истинное значение какого-либо отдельного фактора. Таким образом, ценность Данидинского проекта заключается не только в его длительности, но и в том, что он является «перспективным». Это началось с тысячи случайных детей, и только позже были выявлены изменения по мере их появления.
Работая на перспективу, исследователи Данидина начали с классификации своих трехлетних детей.
Они встречались с детьми по девяносто минут с каждым, оценивая их по двадцати двум аспектам личности — неугомонность, импульсивность, своенравие, внимательность, дружелюбие, коммуникабельность и так далее. Затем они использовали свои результаты, чтобы определить пять основных типов детей. Сорок процентов детей считались «хорошо приспособленными» с обычной смесью детских черт личности. Еще четверть оказались «уверенными» — более, чем обычно, чувствовали себя комфортно с незнакомцами и новыми ситуациями. Поначалу пятнадцать процентов были «сдержанными» или сдержанными. Примерно каждый десятый оказался «заторможенным»; такая же доля была определена как «недостаточно контролируемая». Заторможенные дети были заметно застенчивы и исключительно медленно соображали; неуправляемые были импульсивны и раздражительны. Эти определения личности, сделанные после кратких встреч и посторонними людьми, легли в основу полувековой дальнейшей работы.
К восемнадцати годам стали видны определенные закономерности.
Хотя уверенные в себе, сдержанные и хорошо приспособленные дети продолжали оставаться такими, эти категории были менее четкими. Напротив, дети, которые были отнесены к категории заторможенных или недостаточно контролируемых, оставались более верными себе. В восемнадцать лет некогда заторможенные дети оставались немного в стороне и были «значительно менее сильными и решительными, чем все остальные дети». В то же время неконтролируемые дети «описывали себя как склонных к опасности и импульсивных» и «наименее склонны из всех молодых людей избегать вредных, захватывающих и опасных ситуаций или вести себя рефлексивно, осторожно, осторожно или планомерно». Подростки из этой последней группы, как правило, чаще злились и считали себя «обиженными и жертвами».
Исследователи увидели возможность оптимизировать свои категории. Они собрали вместе большую группу подростков, которые, казалось, не шли по намеченному пути. Затем они сосредоточились на двух меньших группах, которые выделялись. Одна группа «отдалялась от мира», принимая образ жизни, который, хотя и мог быть вполне полезным, был также сдержанным и осмотрительным.
А другая группа такого же размера «двигалась против всего мира». В последующие годы исследователи обнаружили, что люди из последней группы с большей вероятностью были уволены с работы и имели проблемы с азартными играми. Их нравы были стойкими.
Эта долговечность отчасти объясняется социальной силой темперамента, который, как пишут авторы, представляет собой «машину, проектирующую другую машину, которая затем влияет на развитие». Эта вторая машина представляет собой социальную среду человека. Тот, кто выступает против мира, будет отталкивать других, и он будет склонен интерпретировать действия даже благонамеренных других как отталкивание; эта негативная социальная обратная связь усилит его оппозиционную позицию. Тем временем он будет заниматься тем, что психологи называют «выбором ниши» — предпочтением социальных ситуаций, укрепляющих его расположение. «Хорошо приспособленный» пятиклассник может на самом деле «с нетерпением ждать перехода в среднюю школу»; когда она доберется туда, она может даже вступить в какой-нибудь клуб.
Ее подруга, которая уезжает от мира, может предпочесть почитать за обедом. А ее брат, который идет против всего мира — группа немного склонна к мужскому полу, — будет чувствовать себя как дома в опасных ситуациях.
Благодаря такому саморазвитию, пишут авторы, мы создаем жизнь, которая делает нас еще более похожими на самих себя. Но есть способы вырваться из этого круга. Один из способов, которым люди меняют курс, — это их интимные отношения. Исследование Данидина предполагает, что если человек, склонный идти против мира, женится на правильном человеке или найдет правильного наставника, он может начать двигаться в более позитивном направлении. Его мир станет более благотворным сотворчеством. Даже если большая часть истории написана, всегда можно переписать.
Исследование в Данидине многое говорит нам о том, какое значение имеют различия между детьми с течением времени. Но как много такого рода работы могут рассказать о более глубоком, более личном вопросе нашей собственной преемственности или изменчивости? Это зависит от того, что мы имеем в виду, когда спрашиваем, кто мы такие.
Мы, в конце концов, больше, чем наши склонности. Все мы подпадаем под любое количество категорий, но эти категории не полностью охватывают нашу идентичность.
Во-первых, есть важный смысл в том, что то, кто вы есть, определяется не тем, что вы из себя представляете, а тем, что вы делаете. Представьте себе двух братьев, которые растут в одной спальне и имеют схожие характеры — умные, жесткие, властные и амбициозные. Один становится сенатором штата и президентом университета, а другой становится боссом мафии. Делают ли их параллельные темпераменты похожими людьми? Те, кто следил за историями Уильяма Балджера и Джеймса (Уайти) Балджера — братьев из Бостона, руководивших Сенатом штата Массачусетс и преступным миром соответственно, — иногда предполагают, что между ними было больше общего, чем различий. («Они оба очень круты в своих областях», — заметил биограф.) Но мы были бы правы, если бы относились к такой точке зрения скептически, потому что это требует отбрасывания совершенно разных жизней братьев.
У Жемчужных ворот их никто не перепутает.
«Он интереснее у бассейна».
Мультфильм Лайзы Доннелли
Братья Балджеры необыкновенны; немногие из нас ломаются так плохо или хорошо. Но все мы делаем удивительные вещи, которые имеют значение. В 1964 году режиссер Майкл Аптед помог снять «Семеро вверх!», первый из серии документальных фильмов, которые будут посещать одну и ту же группу из дюжины или около того британцев каждые семь лет, начиная с семилетнего возраста; Аптед представлял проект, последний раз обновленный в 2019 году с помощью «63 Up», как социально-экономическое исследование «об этих детях, у которых есть все, и о других детях, у которых ничего нет». Но по мере развития сериала хаос индивидуальности покушался на ясность категоризации. Один участник стал служителем-мирянином и ушел в политику; другой начал помогать сиротам в Болгарии; другие занимались любительским театром, изучали ядерный синтез и создавали рок-группы. Один сам превратился в документалиста и ушел из проекта.
Реальная жизнь, неудержимая в своих частностях, взяла верх над схематическими замыслами создателей фильма.
Даже кажущиеся незначительными или тривиальными элементы могут повлиять на то, кто мы есть. В конце этого лета я посетил семейное мероприятие с отцом и дядей. Когда мы сидели за столиком на улице и болтали, наш разговор зашел о «Звездном пути», научно-фантастическом телешоу, премьера которого состоялась в 1966 году. Мой отец и дядя с детства смотрели разные его воплощения, и мой папа в частности, является подлинным поклонником. Пока вокруг нас шла вечеринка, мы все по памяти цитировали вступительный монолог оригинальной версии — «Космос: последний рубеж. Это путешествия космического корабля «Энтерпрайз». . . .» — и аплодировали себе за наше исполнение. «Звездный путь» — это сквозная линия в жизни моего папы. Мы склонны преуменьшать подобные причуды и увлечения, но они важны для того, кто мы есть. Когда Леопольд Блум, главный герой романа Джеймса Джойса «Улисс», бродит по дублинскому кладбищу, его не впечатляют общие надписи на надгробиях, и он считает, что они должны быть более конкретными.
«Такой-то и такой-то, колесник, — воображает Блум, или на камне, выгравированном кастрюлей, — я приготовил хорошее ирландское рагу». Когда нас просят описать себя, мы склонны говорить в общих чертах, находя подробности нашей жизни несколько смущающими. Но другу, выступающему с надгробной речью, не мешало бы отметить, что мы играли на гитаре, собирали старинные телефоны и любили Агату Кристи и Мец. Каждая совокупность деталей подобна отпечатку пальца. У некоторых из нас были одни и те же отпечатки на протяжении всей жизни; у других было несколько наборов.
Сосредоточение внимания на реалиях нашей жизни может противоречить нашим интуитивным представлениям о нашей преемственности или изменчивости. Гален Стросон, философ, который говорит, что мало понимает свою жизнь «как повествование», наиболее известен своими аргументами против идей свободы воли и моральной ответственности; он утверждает, что у нас нет свободы воли и мы не несем окончательной ответственности за то, что делаем. Но его отец, Питер Стросон, тоже был философом и прославился, среди прочего, защитой этих концепций.
Гален Стросон может заверить нас, что с точки зрения первого лица его жизнь кажется «эпизодической». Тем не менее, с точки зрения воображаемого биографа от третьего лица, он является частью длинной дуги сюжета, которая простирается на несколько жизней. Мы можем чувствовать себя прерывистыми внутри, но быть непрерывными снаружи, и наоборот. Такого рода расхождение может быть просто неизбежным. Каждую жизнь, наверное, можно рассматривать с двух сторон.
Я знаю двух Тимов, и у них противоположные интуитивные представления о собственной преемственности. Первый Тим, мой тесть, уверен, что с двух до семидесяти двух лет у него был такой же веселый и дерзкий характер. У него были те же интересы — чтение, Вторая мировая война, Ирландия, Дикий Запад, янки — на протяжении большей части его жизни. Он один из самых самостоятельных людей, которых я знаю. Второй Тим, мой школьный друг, считает свою жизнь радикально прерывистой, и это правильно. Когда я впервые встретил его, он был настолько тощим, что ему отказали в сдаче крови из-за недостаточного веса; над ним издевались и помыкали старшие дети, и он находил утешение в мысли, что его родители поздно взрослели.
Эта идея показалась его друзьям надуманной. Но после школы Тим внезапно превратился в высокого мужчину с телосложением героя боевиков. Он изучал физику и философию в колледже, а затем работал в лаборатории неврологии, прежде чем стать офицером морской пехоты и отправиться в Ирак; он поступил на финансы, но с тех пор ушел, чтобы изучать информатику.
«Я изменился больше, чем большинство людей, которых я знаю», — сказал мне Тим. Он поделился ярким воспоминанием о разговоре с матерью, когда они сидели в машине возле автомастерской: «Мне было тринадцать, и мы говорили о том, как люди меняются. А моя мама, психиатр, сказала мне, что люди, как правило, перестают так сильно меняться, когда им за тридцать. Они начинают принимать себя такими, какие они есть, и жить с собой такими, какие они есть. И, может быть, из-за того, что в то время я был несчастным и злым человеком, эта идея показалась мне оскорбительной. И тогда я поклялся, что никогда не перестану меняться. И я не остановился».
Имеют ли два Тима полную картину? Я знаю своего тестя только двадцать из его семидесяти двух лет, но и за это время он совсем изменился, стал более терпеливым и сострадательным; судя по всему, в жизни, которую он прожил до того, как я встретил его, тоже было несколько глав.
И в фундаментальном смысле мой школьный друг не изменился. Сколько я его знаю, он был привержен идее стать другим. Для него настоящая трансформация требовала успокоения; бесконечные изменения — это своего рода постоянство.
Гален Стросон отмечает, что существует множество способов, которыми люди могут относиться ко времени в своей жизни. «Некоторые люди живут в режиме повествования, — пишет он, а у других — нет тенденции рассматривать свою жизнь как историю или развитие». Но дело не только в том, чтобы быть продолжателем или разделителем. Некоторые люди живут эпизодически как форма «духовной дисциплины», тогда как другие «просто бесцельны». Презентизм может быть «ответом на экономическую нищету — разрушительное отсутствие возможностей — или огромное богатство». Он продолжает:
Есть лотосоеды, бродяги, полевые лилии, мистики и люди, которые усердно работают в настоящий момент. . . . Некоторые люди творческие, хотя им не хватает амбиций или долгосрочных целей, и они переходят от одной мелочи к другой или создают большие работы без планирования, случайно или по нарастанию.
Некоторые люди очень последовательны в характере, знают они об этом или нет, форма устойчивости, которая может лежать в основе опыта непрерывности самости. Другие последовательны в своей непоследовательности и чувствуют себя постоянно озадачивающими и разрозненными.
Некоторые люди очень последовательны в характере, знают они об этом или нет, форма устойчивости, которая может лежать в основе опыта непрерывности самости. Другие последовательны в своей непоследовательности и чувствуют себя постоянно озадачивающими и разрозненными.Истории, которые мы рассказываем себе о том, изменились ли мы, должны быть проще, чем неуловимая реальность. Но это не значит, что они инертны. История моего друга Тима, в которой он клянется измениться навсегда, показывает, насколько ценными могут быть такие истории. Воспринимаете ли вы застой или сегментацию — это почти идеологический вопрос. Быть изменчивым — значит быть непредсказуемым и свободным; это быть не просто главным героем истории своей жизни, а автором ее сюжета. В некоторых случаях это означает принятие драмы уязвимости, решения и трансформации; это может также включать отказ принять конечность, которая является оборотной стороной индивидуальности.
Альтернативная точка зрения — что вы всегда были тем, кто вы есть — тоже ценна.
Джеймс Фентон запечатлел некоторые из них в своей поэме «Идеал»:
Я есть я.
Это не экран.
Человек должен уважать
Каким он был.Это мое прошлое
Которое я не брошу.
Это идеал.
Это сложно.
С этой точки зрения жизнь полна и разнообразна, и все мы проходим через приключения, которые могут изменить нас самих. Но самое главное, что мы это прожили. Тот же самый я, как бы он ни был изменен, все это впитал и все сделал. Это мировоззрение также включает в себя декларацию независимости — независимости не от прошлого «я» и обстоятельств, а от силы обстоятельств и выбора, который мы делаем, чтобы придать смысл своей жизни. Делители рассказывают историю о том, как они отремонтировали свои дома, попутно став архитекторами. Продолжатели рассказывают историю величественной собственности, которая останется самой собой, независимо от того, что будет построено. Какими бы разными ни казались эти два взгляда, у них много общего.
Среди прочего, они помогают нам в нашем саморазвитии. Посвятив себя переменам в жизни, мой друг Тим мог бы ускорить их. Сосредоточив внимание на стойкости своего характера, мой тесть, возможно, взрастил и усовершенствовал свои лучшие качества.
Течение времени почти требует, чтобы мы рассказали какую-то историю: есть определенные способы, которыми мы не можем не измениться в жизни, и мы должны реагировать на них. Молодые тела отличаются от старых; возможности умножаются в первые десятилетия нашей жизни, а затем исчезают. Когда вам было семнадцать, вы каждый день по часу занимались игрой на фортепиано и впервые влюбились; теперь вы оплачиваете свои кредитные карты и смотрите Amazon Prime. Сказать, что сегодня вы тот же человек, что и несколько десятков лет назад, абсурдно. История, которая аккуратно делит ваше прошлое на главы, также может быть искусственной. И все же есть смысл навести порядок в хаосе. Дело не только в самоуспокоении: будущее вырисовывается, и мы должны решить, как действовать, исходя из прошлого.
Вы не можете продолжить историю, не написав ее сначала.
Использование какой-либо одной учетной записи вашей изменчивости может быть ограничением. Истории, которые мы рассказали, могут оказаться слишком узкими для наших нужд. В книге «Жизнь тяжела» философ Киран Сетия утверждает, что некоторые бодрящие испытания — одиночество, неудачи, плохое здоровье, горе и т. д. — по существу неизбежны; тем временем мы, как правило, воспитаны в широко искупительной традиции, которая «принуждает нас сосредоточиться на лучшем в жизни». Одно из преимуществ утверждения, что мы всегда были теми, кто мы есть, заключается в том, что это помогает нам замалчивать разрушительные события, которые перевернули нашу жизнь. Но хорошо, как показывает книга, признавать тяжелый опыт и спрашивать, как он помог нам стать сильнее, добрее и мудрее. В более общем смысле, если вы долгое время отвечали на вопрос о преемственности одним способом, вы можете попробовать ответить на него другим. Для разнообразия представьте себя либо более непрерывным, либо менее непрерывным, чем вы предполагали.
Узнайте, что открывает эта новая перспектива.
Акты саморассказа имеют свойство рекурсии. Я рассказываю себе историю о себе, чтобы синхронизировать себя с той историей, которую рассказываю; затем, неизбежно, я пересматриваю историю по мере того, как меняюсь. Долгая работа по пересмотру сама по себе может быть источником преемственности в нашей жизни. Один из участников серии «Вверх» рассказывает Apted: «Мне потребовалось почти шестьдесят лет, чтобы понять, кто я». Мартин Хайдеггер, часто непроницаемый немецкий философ, утверждал, что то, что отличает людей, — это наша способность «занять позицию» в отношении того, что и кто мы есть; на самом деле у нас нет другого выбора, кроме как задавать непрестанные вопросы о том, что значит существовать, и о том, к чему все это приводит. Спрашивать и пробовать ответы так же важно для нашей личности, как расти для дерева.
В последнее время мой сын начал понимать, что он меняется. Он заметил, что больше не влезает в любимую рубашку, и показывает мне, как спит немного по диагонали в детской кроватке.
Его поймали, когда он ходил по дому с настоящими ножницами. «Сейчас я большой ребенок, и я могу их использовать», — говорит он. Проходя мимо любимого места на пляже, он говорит мне: «Помнишь, мы здесь играли в грузовики? Я любил те времена». К этому моменту у него уже было несколько разных имен: после того, как он родился, мы звали его «маленький парень», а теперь я называю его «Мистер Уайт». Мужчина.» Его понимание собственного роста — это шаг в его росте, и он все больше становится удвоенным существом — деревом и виноградной лозой. По мере того, как дерево растет, лоза сплетается, находя новые опоры в форме, которая его поддерживает. Это процесс, который будет продолжаться всю его жизнь. Мы меняемся и меняем наше отношение к этим изменениям, пока живем. ♦
Жизнь поэзии, глава 1
В своей книге эссе 1949 года Жизнь поэзии Мюриэль Рукейзер рассматривает поэзию как важный фактор перемен. Книга начинается с исследования сопротивления, особенно в эссе «Страх перед поэзией».
Страх перед поэзией
В этот момент, когда наши горизонты и конфликты шире, чем когда-либо прежде, нам нужны наши ресурсы, пути силы. Мы снова смотрим на человеческое желание, на его веру, на средства, с помощью которых воображение помогает нам превзойти самих себя.
Если есть ощущение, что что-то утеряно, то это может быть потому, что многое еще не использовано, многое еще предстоит найти и начать.
Везде нам говорят, что наши человеческие ресурсы — все для использования , что наша цивилизация сама по себе подразумевает использование всего, что у нее есть — изобретений, историй, каждого клочка факта.
Но есть один вид знаний — бесконечно драгоценных, долговечных больше, чем памятники, которые должны передаваться из поколения в поколение любым способом: никогда не использоваться. И это поэзия
Мне кажется, что мы отрезаем себя, что мы обедняем себя именно здесь. Я думаю, что мы исключаем один источник силы, именно такой, какой нам нужен. Теперь, когда трудно удержать на мгновение гигантские кластеры событий и значений, которые появляются каждый день, пришло время вспомнить об этом другом виде знания и любви, который всегда был способом достижения комплексов эмоций и отношений, установка, которая подобна сегодняшней позиции науки и других искусств, но с существенным и прекрасным отличием от них, установка, которая, возможно, могла бы вооружить наше воображение, чтобы иметь дело с нашей жизнью, установка поэзии.
Какая здесь помощь?
Поэзия есть прежде всего приближение к истине чувства, а что толку от правды?
Как мы используем чувства?
Как мы используем правду?
Какой бы запутанной ни казалась сцена нашей жизни, какими бы разорванными мы ни были, кто сейчас сталкивается с этой сценой, с ней можно столкнуться, и мы можем продолжать быть целыми.
Если мы будем использовать имеющиеся у нас сейчас ресурсы, то мы и сам мир сможем двигаться в одной полноте. От момента к моменту мы можем расти, если сможем заставить себя встретить момент своей жизнью.
Для этого нам нужно понять наши ресурсы и самих себя. Во времена страданий, долгих войн и открытия горизонта нет ресурса, который мы могли бы упустить из виду или неправильно понять.
Приближаясь к этому моменту, когда великие религиозные идеи становятся по-новому доступными для всех, человек попадает в атмосферу возможностей. И в этом воздухе, во время борьбы и во время представления о мире все люди думают о любви. Затем они обращаются к своим собственным способам обмена.
Говоря о поэзии, я должен сказать в начале, что эта тема не имеет признанного места в современной американской жизни.
Независимо от того, насколько глубоко кто-то связан с поэзией, чувство против нее, вероятно, возникнет у большинства из нас раньше. Подходя к предмету, он может оказаться для нас более реальным, если мы сначала посмотрим не на саму поэзию, а на сопротивление поэзии.
Каждый из нас узнает это сопротивление в своей жизни. Воздвигнутые барьеры сильны; это ничто, что входит в нашу жизнь, в общественную жизнь, как она теперь организована.
Некоторые из наших ресурсов являются хорошими индексами для всех остальных. Есть отношения, которые включают в себя так много, что мы можем привнести в них наши собственные желания и враждебность, наши ценностные суждения и нашу мораль; они будут освещать все остальные наши отношения. Среди них такие ключевые мишени для наших установок, как конфликт в личности, атомная бомба, негры, красные, евреи, «место» науки, «место» труда, «место» женщины и т. поэзия. Эти пункты имеют решающее значение; наш век и наша природа обнаруживают, что им задают вопросы.
В данный момент поэзия находится в любопытном отношении к нашему восприятию жизни и нашему образу жизни.
Сопротивление поэзии является активной силой в американской жизни во время этих войн. Поэзии нет; или кажется, что нет. Но оказывается, что среди великих конфликтов этой культуры ярко выделяется конфликт в нашем отношении к поэзии. Нет никакой охраны, чтобы скрыть это. Мы можем видеть его выражение, и мы можем видеть его воздействие на нас. Мы можем увидеть наш собственный конфликт и наш собственный ресурс, если мы сейчас посмотрим на это искусство, которое было сделано — из всех искусств — наименее приемлемым.
Всякий, кто имеет дело с поэзией и любовью к поэзии, должен иметь дело с ненавистью к поэзии и, возможно, даже в большей степени с безразличием, тяготеющим к центру. Оно проявляется как скука, как обзывание, как традиционная позиция последних ста лет, которая запечатлелась мелом в портрете поэта, каким он известен этому обществу, который, как говорит Герберт Рид, «не бросает вызов поэзии в принцип — он просто относится к нему с невежеством, безразличием и бессознательной жестокостью».
Поэзия нам чужда, мы не впускаем ее в нашу повседневную жизнь.
Помнишь ли ты стихи своего раннего детства — далекие стишки и игры начала, к которым ты называл ритмы, песенки, под которые ты просыпался и засыпал?
Да, мы их помним.
Но с детства для многих из нас поэзия стала предметом отвращения. Говорить о поэзии — это одно: одним из качеств, перечисленных для диктора в большой сети среди «хорошего голоса» и «правильного произношения», является «способность читать и интерпретировать поэзию». Другой стороне убедительно сказано в письме, отправленном девяносто лет назад женой автора Моби Дик . Миссис Мелвилл сказала своей матери: «Герман начал писать стихи. Тебе не нужно никому говорить, потому что ты знаешь, как такие вещи распространяются».
Какова природа этого отвращения?
Если вы спросите об этом своих друзей, то обнаружите, что есть несколько ответов, повторяемых всеми. Во-первых, у друга нет времени для поэзии. Это любопытный выбор, поскольку поэзия из всех искусств, живущих во времени — музыки, театра, кино, письма — является самым кратким, самым компактным. Или ваши друзья могут говорить о своей скуке стихами. Если вы слышите это, спрашивайте дальше. Вы обнаружите, что «скука» — это маскирующий ответ, скрывающий различные значения. Один признается, что его навсегда отпугнула сухая разборка строк в школе, и теперь он с разочарованием думает о стихотворении, как о простом наборе построений. Он ожидает гораздо большего. Кто-то скажет, что он вернулся с военных сцен в класс средней школы, читая «Боболинк, боболинк / Спинк, шлепни, спинк». Первоклассный ученый будет в отчаянии искать формальные рамки старой поэзии и в конце концов остановится. Кто-то признается, что, как бы он ни старался, он не может понять поэзию, и, в частности, современную письменность. Оно интеллектуальное, спутанное, немузыкальное. Кто-то скажет, что это преднамеренно неясно. Тот, который неприменим к ситуации, в которой он оказался. И почти любой мужчина скажет, что это женоподобно: это правда, что поэзия как искусство сексуально подозрительна.
Во всех этих ответах мы встречаем ускользание, которое является ключом к ответам и которое достаточно сильно, чтобы его можно было назвать чем-то большим, чем прямое сопротивление.
Это сопротивление имеет свойство страха, оно выражает страх перед поэзией.
Работая с людьми и со стихами, я обнаружил, что этот страх представляет собой симптомы психической проблемы. Стихотворение приглашает, оно требует. Что он приглашает? Стихотворение призывает вас чувствовать. Более того: он приглашает вас ответить. И еще лучше: стихотворение вызывает тотальный отклик.
Этот отклик тотален, но достигается через эмоции. Прекрасная поэма захватит ваше воображение интеллектуально — то есть, когда вы достигнете ее, вы достигнете ее и интеллектуально, — но путь лежит через эмоции, через то, что мы называем чувством.
Процесс и отношения
Злые вещи, которые были сказаны о нашей поэзии, также были сказаны и о нашем времени. Они оба «запутанные», «хаотичные», «жестокие», «темные».
Здесь есть подсказка, и это больше, чем отражение. Дело не в том, что искусство «отражает», как говорят школьные учебники, эпоху. Но в отношениях может быть возможный ответ, возможное направление.
Озарение будет заключаться в самих отношениях.
Один из способов взглянуть на научный материал или данные о человеческой жизни — это факт за фактом, установление связей.
Другой способ, более плодотворный, на мой взгляд, состоит в том, чтобы взглянуть на сами отношения, изучая факты, когда они подпитывают или уничтожают друг друга. Когда мы увидим это, мы увидим, стремятся ли они к равновесию, или тратят напряжение на войну, или готовы к редкому моменту равновесия.
Я думаю о работе Уилларда Гиббса в науке.
Или Карен Хорни в психоанализе, здесь: определение действия с точки зрения отношений, так что индивидуум рассматривается не только как индивидуум, но как человек, движущийся к другим людям, или человек, удаляющийся от других людей, или лицо движется против другого лица.
И я думаю о сцене в Рокфеллеровском институте, которую я видел: кролик, его могучий толчок и толчок мускулистой гордости, когда его несут под флуоресцентными лампами, где на цветной неповрежденной коже светятся искусственные раковые опухоли, флуоресцирующие фиолетовым. Доктор-исследователь приехал из Университета Джона Хопкинса, чтобы поговорить с биофизиком, работающим так же, как и он сам. И в подвальных лабораториях, с их трубками, мензурками, установкой для электрофореза, он рассказывал, как работа, которую он делал с раком, изменилась по своему характеру, по своему значению. Его коллеги и он сам больше не рассматривали рак как факт, изолированный факт.
Они применяли другой подход: они имели дело с раком и телом, которым он питался, как с одним целым – было установлено равновесие, при котором рак питался носителем. Одно не могло бы существовать в этом состоянии без другого в этом состоянии. Болезнью были отношения. И он чувствовал, что эти термины ведут к правильным вопросам.
Когда мы говорим об отношениях в искусстве, мы сразу видим, как все виды деятельности принимают это направление. Работы Фрейда, Пикассо и Эйнштейна известны нам как шедевры в области относительных ценностей, в поисках индивидуальной зрелости, в визуальном воображении, в физических науках; Мы признаем, что Джойс работал над языковыми отношениями, а Маркс — над социальными отношениями, из которых можно вывести этот факт, — и это только ключевые имена в нескольких областях.
В наше время мы привыкли к идее истории, в которой подчеркиваются процессы и отношения. Наука экология является лишь одним из примеров разработки этой идеи, так что жизнь земли можно рассматривать с точки зрения ее приливов роста, кормления одной группы другой, достигнутого, нарушенного равновесия и стремления к другой баланс и обновление.
Мы думаем о погоде сейчас как о танце воздушных потоков, предсказуемом в отношениях, с его парадами облаков, аппетитами областей высокого давления и последствиями ожидаемых штормов.
Но в областях, связанных с эмоциями и убеждениями, есть колебания. Термины не были изобретены; и хотя это не мешает выразительному письму — стихотворение, роман или пьеса выводят эмоции из слов, они не описывают — недостаток мешает аналитической работе. У нас нет терминов, например, для «эмоционального значения» или «эмоциональной информации». У нас нет даже английского для « milieu intérieur » Клода Бернара, этого внутреннего состояния тела, . 0087 в среде , где живут внутренние отношения.
Это препятствие ничто.
Мы поэты; мы можем составить слова.
Настоящим препятствием является эмоциональное.
Каждый день по тысяче способов задается вопрос: Жива ли поэзия? Есть ли место поэзии? Что это за место?
Не использовать
В наших школах нам говорят, что наше образование прагматично, что совокупность знаний разделена на различные «предметы», что все эти предметы, на которые мы направляем нашу молодежь, ценны и пригодится нам в дальнейшей жизни. Нам говорят, что наша цивилизация зависит от дальнейшего и нового использования всего, что у нее есть, от развития и эксплуатации всего этого. Мы можем пойти дальше и специализироваться в любой из этих полезных областей.
Кроме одного.
Есть один вид знаний, которые будут даваться нам на протяжении всей школы и старших классов, которые, как нам говорят, бесценны, бросают вызов времени, глубоко врезаются в память, их нужно продолжать учить. Неважно, какие города падут, какие языки будут забыты, «испорчены» и возрождены. Это здесь, чтобы быть переданным. Но не для использования. Среди всего этого прагматичного обучения никогда не вступать в настоящую и активную жизнь.
Вот что мы узнаем о поэзии.
Убийцы королей
Помню психолога, с которым разговаривал в Нью-Хейвене. Это хороший город, чтобы создать образ расколотой жизни: это расколотый город, наполовину свирепый промышленный город, наполовину колледж, очень мало примиренный, а в центре города, на Зеленом, стоит символ, столь же хорошо, как любой для этого значения. На Нью-Хейвен-Грин, самом центре традиций, есть старая, уважаемая, стройная и безмятежная церковь. Вплоть до краеугольных камней: но эти камни, эти камни поставлены как памятники двум английским цареубийцам, бежавшим в Америку после Реставрации. Двое мужчин, убивших короля Карла. Церковь, основанная на камнях убийц королей, людей, нарушивших самые крайние табу! Но это жест, яростный, разрушающий аксиомы жест воображения, которое становится на его сторону, выбирает свою традицию и приступает к работе.
В таком городе я разговаривал с психологом, человеком, который сделал свою работу и свою тему изучением страха, и разговор шел достаточно хорошо, пока не заговорили о поэзии. Затем, с крайней жестокостью, несовместимой с тем, что было раньше, психолог начал повышать голос и ладонью перерезать воздух. Он сказал дрожащим голосом, что он исключил поэзию из своей жизни, что это то, на что у него нет времени, это что-то вне его заботы.
Я часто думал о нем.
Его отношение — это отношение школы. Сейчас это широко распространено; но символ церкви, мне кажется, ближе нашему народу. Я выбираю это и говорю за это.
Люди, исключающие поэзию
Я выступаю против страха, который исключает поэзию. Мне кажется, что этот страх перед поэзией противоречит всякому воображению и самой близкой к воображению работе: эксперименту в человеческих отношениях, религиозному исследованию, политической новизне, «абстрактному» искусству, абстрактной науке. Люди, которые считают работу в этих сферах опасной, угрозой, свидетельствуют о том, что сломалось.
Это также люди, которые говорят, что в Европе они не видят ничего, кроме путаницы, в Китае они не видят ничего, кроме путаницы; и нет ничего, кроме смятения дома.
Это наши следующие реакционеры, которые допустят лишь путаницу везде, где есть новые силы, пытающиеся выразить свое направление. Но это другой вопрос, о котором я расскажу позже.
Если проблема, на которую они указывают, действительно существует — если связь нарушена, значит, пора браться за ее корни.
Поэзия пишется из этих глубин; в великой поэзии вы чувствуете, что источник говорит с другим источником.
И глубоко на этих уровнях лежат вопросы.
Они всплывают снова и снова в течение этих лет, когда под всем поверхностным криком стоит тишина о том, что нам нужно услышать.
Что я должен чувствовать
Страх, который обрывает поэзию, глубок: он погружает нас глубоко, далеко назад, на край детства. Дальше дело не идет.
У маленьких детей нет этого страха, они доверяют своим эмоциям. Но на пороге подросткового возраста возводятся стены.
Против наступления половой зрелости и в те серебристо-нежные сезоны, когда все чувства ищут подтверждения. Тогда впервые вы задаетесь вопросом: «Что я должен чувствовать?» вместо истинного «Что ты чувствуешь?» «Что я чувствую?» Теперь легко талантливых и легко способных любят в классах и на местах.
Требуется большое давление и юношеское желание, чтобы оно сохранялось во всех изменениях роста.
Первая остановка экспрессии становится здесь окончательной, теперь может начаться злокачественный процесс. Если вы посетите эти комнаты, вы увидите, как это происходит, чудо иссякает из отрывка, прочитанного и перечитанного вслух для акцента; рассказы подрываются анализами и объяснениями, часто только для языка, оболочки языка, редко для смысла.
Грамматика и критика не должны разрушать; но они будут, если слова возвышаются над языком, если критика проецируется на недостаток критика, если творческая жизнь заменяется сухим перфекционизмом.
Вы помните времена: были ли вы старшеклассником в трамвае, который качал головой — Нет — когда вас спрашивали, полус презрением, полунадеясь на другой ответ: «Вы читаете стихи?»
Среди взрослых вы знаете тех, кто оставляет поэзию далеко позади себя; не естественно, как дети, вырастающие из игрушек, которые забывают их (или разбивают на куски), а с болезненным шоком от осознания того, что здесь что-то вне их досягаемости. Это было бы хорошо, потому что обществу нравится такое отношение; однако, невротически, они все еще обращают на это внимание. Не один редактор, представляя свою антологию, признается, что поэзия — это то, о чем он «ничего не знает»; есть рецензенты, которые будут бойко рассказывать о любом виде романа или первой биографии, но которые пишут беспокойно, языком столь же неуклюжим, как первая страница дневника, всякий раз, когда они сталкиваются со сборником стихов.
Отходы и эмоциональная жизнь
Если бы у нас был ресурс, который мы не использовали. ..
Если бы это был урожай, о котором было сказано все это, был бы исследовательский проект.
Если бы это был металл, Комитет по антиамериканской деятельности и несколько других комитетов занялись бы этим. Наши ученые заявят о своем праве экспериментировать и исследовать.
Есть много причин расточительства в жизни. Мы очень уверены в себе в одних силах и дико неуверенны в других: дисбаланс приводит к случайным действиям, растратам, враждебным действиям без причины. Маргарет Мид описывает нас как общество «третьего поколения». Она не имеет в виду, конечно, что все мы внуки пионеров и переселенцев; но она имеет в виду, что наши родители разделяли взгляды детей иностранцев, которые из-за своих странных семей, их старомодных обычаев, их экспансивных жестов, их колорита речи из кожи вон лезли, чтобы исключить любую чужеродность, любую вообще цвет.
Мы страдаем от этого происхождения, с его стремлением к единообразию, общим нормам амбиций, привычек и уровня жизни. Репрессивные коды повсюду. Наши фильмы проходят цензуру еще до того, как они будут сняты; наша радиокомедия запрещена своим списком тем; Вы заметили, как наши бестселлеры написаны в ответ на доминирующую женщину?
Этот код глубоко затрагивает нашу эмоциональную жизнь.
Его действие означает, что наши эмоции должны быть одинаковыми. Поскольку это невозможно, наши слабости заставляют нас встречать любое отклонение от ожидаемого со страхом или конфликтом.
Это приводит, с одной стороны, к огромному количеству «психических» заболеваний, которые мы наблюдаем сейчас в Америке; а с другой стороны, я думаю, мы можем сказать, что это приводит к страху перед поэзией.
Наше образование основано на специализации. Мы становимся экспертами в какой-то узкой «области». Эта компетентность позволяет нам справляться с поставленными перед нами ограниченными проблемами; это позволяет нам столкнуться с эмоциональной реальностью, символической реальностью, очень мало. Это очень хорошо видно в наших фильмах, которые теперь будут использовать хитрые приемы имитации реальности — в одном батальном фильме оператор тряс камеру в момент взрыва, так что тряслась вся сцена — голливудские фильмы впитали в себя документальные приемы , а затем остановились чуть ли не перед реальностью или созданием аранжировки, с помощью которой фильм может дать нам ощущение реальности. Первоклассный ученый или прекрасный прозаик может сказать: «Как я могу отличить хорошее стихотворение? Я могу отличить честное произведение в своей области от фальшивого произведения, но как я могу отличить прекрасное стихотворение из фальшивого стихотворения?» И что нужно сказать на такой вопрос, так это то, что это люди, которые не могут доверять своим эмоциональным реакциям, своим тотальным реакциям.
Это люди, достаточно неуверенные в себе, чтобы не доверять себе, когда образы связаны с образами, а эмоции — с эмоциями.
Одной из характеристик современной поэзии является такое расположение частей, которое многим кажется жестоким или неясным. Это метод, который достаточно знаком на экране; когда вы видите картину ночного клуба, а затем видите лицо героини, откинутое назад, когда она поет, вы делаете единство без каких-либо усилий, даже не осознавая своего процесса.
У вас нет путаницы, отчасти потому, что глаз избирательен именно в этих отношениях; это расположение, согласно которому вы видите комнату, в которой вы были вчера, и эту книгу на фоне стены или пола, с отработанным изменением фокуса, с большим умением собирать воедино «информацию», которую дают вам ваши глаза. Это то, как вы смотрите на сцену перед вами, а также последовательность, в которой вы, скорее всего, «видите» свои сны.
Теперь фильмы и визуальные ряды можно скомпоновать плавно с заполнением всех звеньев или по другим ритмам, в которых один ряд будет приближаться к основному смыслу, а обрезаться другим рядом — о разных людях, в других обстоятельствах , скажем, чтобы третья последовательность была усилена, чтобы измениться и вырасти из-за того, что было раньше.
Большая часть современной поэзии построена на быстрых, ритмичных сопоставлениях. Наша современная журналистика все еще использует более равномерную связь. Каждый метод готовит вас к кульминации стихотворения. Если вы можете быть гибким в уме, вспоминая фильмы, которые вам нравились, и осознавая их богатство, интригу и плотную структуру их реалий, вы приближаетесь к тому, что, возможно, казалось вам самым надломленным в современной поэзии.
Используя эти способы объединения, эти аранжировки, мы чаще обнаруживаем, что наши стихи не являются лирикой или стихами с одним чувством. Лирика, как
Вишня спелая, спелая, спелая, плачу,
Полные и прекрасные; приходите и покупайте.
Если так, спросите меня, где
Они растут, я отвечу: Там
Где улыбаются губы моей Юли;…
можно проиллюстрировать диаграммой движения точки от А к В , до C , до D , до E .
Стихи, которые зависят от нескольких эмоций, каждая из которых несет свои образы, движутся подобно кластеру, перемещаясь из одного набора позиций в другой: группа ABCDE , например, переход на A’B’C’D’E’ ; созвездие.
Это соединение элементов так, что они движутся вместе по новой видимой системе, становится очевидным во всех наших науках, и естественно, что оно должно присутствовать в нашем письме. Везде, где оно существует, оно дает нам ключ к возможному типу воображения, с помощью которого можно встречать мир. Это дает нам ключ, который может привести к способу работы с любым единством, зависящим от многих взаимозависимых элементов.
Значения поэзии
Я обратился к значениям поэзии, поскольку они помогают очистить нас и сделать наш дух цельным. Мы можем сделать соединения и ослабить силу расчесывания. В нашем мире есть большие раны, которые мы любим с такой болью. Мы все получаем глубокие раны; те, кто предвидит их, и те, кто переживает их один раз, когда они приходят. Раны наносятся нашему сознанию очень рано, и мы распознаем их, когда видим детей, танцующих или сочиняющих свои песни, когда мы находим первобытных людей в их религии, их поэзии, их способности танцевать, их общих предчувствиях.
Многое из этого у нас отобрали; но теперь нам нужно искать соответствующие силы. Силы, которые любят заставлять воспринимать отношения и заставлять их расти; они могут быть самыми сложными.
Как сложна поэзия.
Ибо поэзия в том смысле, в каком я употребляю это слово, очень похожа на любовь, о которой Диотима говорила Сократу. Она, говоря о любви, сказала, что по своей природе она не хороша и не прекрасна, ибо ее желание было прекрасным, ее желание было хорошим.
Итак, я говорю о поэзии, которая стремится к форме, к смыслу .
Это будет поэзия, посвященная кризисам нашего духа, музыке и образам этих смыслов. Это также будет поэзия мест встречи, где рушатся ложные преграды. Ибо они ложны.
Приглашение
Во время войны мы чувствовали молчание в политике правительств англоязычных стран. Эта политика заключалась в том, чтобы сначала выиграть войну, а уже потом выяснять значения. Результатом было, конечно, то, что значения были потеряны. Вы не можете отложить эти вещи.
Одно из приглашений поэзии — в каждый момент приходить к эмоциональным значениям. Это одна из причин высокой концентрации музыки в поэзии.
Откладывание смысла уже отразилось в модной письменности последних лет. Наши самые популярные романы и стихи были произведениями легкого мистицизма или остроумия, с очень небольшим количеством промежуточных значений. Весь диапазон представлен для нас в литературе отвращения. Было много молчания.
Leave A Comment