Проблема социального неравенства | СПАДИЛО
Введение
В жизни мы часто сталкиваемся с несправедливостью, с пренебрежительным отношением людей, обладающих какой-либо властью над другими. Люди, материально обеспеченные, не понимают бедняков, не считают нужным учитывать их мнение, попросту не воспринимают их как равных. Простые, «маленькие» люди становятся предметом насмешек и оскорблений со стороны власть имущих.
Комментарий
В представленном тексте поднимается тема взаимоотношений людей различных сословий – молодой бедной девушки, просящей денег, и скучающего «милостивого государя», не знающего, чем же занять себя в предстоящий день.
Девушке нужно срочно ехать домой, и она, услышав где-то, что барин раздает бесплатные билеты всем нуждающимся, пришла к нему за помощью. Тот выпытывает все подробности ее личной жизни, причины, по которым она так спешит в Курск. «Барышня», по наивности своей, делится надеждами и мечтаниями, радуясь столь теплому приему.
Однако в конце концов выясняется, что она ошиблась подъездом, а «милостивый государь» всего лишь от скуки разговаривал с ней.
Вместо того, чтобы как-то помочь собеседнице, он уезжает прочь. Она выступала в роли своеобразной игрушки для банковского работника, и его нисколько не беспокоит ее дальнейшая судьба.
Вскоре девушка узнает, что железнодорожника из соседнего подъезда уже нет дома. Так она остается у разбитого корыта.
Тема, проблема, идея
В русской литературе тема маленького человека стала классической. Об этом много размышляли писатели-сатирики, обличающие несовершенства общественного устройства нашей Родины. Не исключением стал и А.П. Чехов, который много думал об общественном порядке, рассматривал вблизи множество типичных для своего времени образов – чиновников различных рангов, помещиков, крестьян, бедняков, нищих.
В тексте поставлена проблема социального неравенства, другими словами, проблема маленького человека.
Авторская позиция
Чехов явно негативно относится к «милостивому государю». Это видно уже из первой фразы текста, рассказывающей о «сытой, лоснящейся физиономии». Девушка же, напротив, вызывает у автора сочувствие. Описания ее приятны, без карикатурности: «хорошенькая брюнетка», «теребя дрожащими руками свои пуговицы». Можно сказать, что Чехов стоит на стороне «маленьких людей», боящихся всего в жизни, и осуждает бесчеловечность высших кругов.
Своя позиция
Очень хочется согласиться с автором, так как, зная все жизненные сложности молодой брюнетки, банковский работник мог хотя бы денег ей дать, если уж не получалось с билетом. В том и беда, что люди богатые во всем ищут выгоду только для себя, а окружающее их не беспокоит. Они словно мертвы внутренне. Чехов, на мой взгляд, поднимая эту проблему, хочет всколыхнуть общество, заставить людей высоко ранга взглянуть на себя со стороны.
Аргументы и примеры
В литературе неоднократно поднималась тема социального неравенства, отношений бедняков с богачами, людей бесправных с людьми высокого положения.
Ф.М. Достоевский в романе «Преступление и наказание» представляет галерею людей, находящихся за гранью бедности. Основное сюжетное действие завязывается как раз в столкновении бедного студента и старухи-процентщицы, наживающейся на несчастьях других бедняков.
Нищета доводит Раскольникова до мыслей об убийстве. Этим действием он словно пытается сам себе доказать, что он не простой «маленький человек», который ни на что не способен повлиять, а «имеющий право» – вершащий судьбы людей.
Я думаю, что столь ужасный поступок Раскольникова вызван изначально его желанием избавить окружающих людей от социальной несправедливости в лице бабки-процентщицы.
Много примеров и в реальной жизни. По статистике больше половины населения России существует в очень тяжелых жизненных условиях, часто без работы, без денег и, собственно, без прав. Вспомните, сколько бездомных людей прошедшей зимой замерзло на улице, сколько больных бабушек и дедушек живут на свалках.
Самое страшное, что им очень сложно выбраться из нищеты, потому что остальные не уважают их, считают людьми без будущего.
Заключение
К несчастью, пока люди в обществе делятся на бедных и богатых, пока процветает социальное неравенство, в нашем социуме найдется место черствости, безнравственности, равнодушию. Однако хотелось бы верить, что люди станут добрее и терпимее друг к другу, ведь все мы равны перед Богом!
Даниил Романович | Просмотров: 13.9k
социальное неравенство и средний класс – Новости – Научно-образовательный портал IQ – Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»
В новом выпуске рубрики «Список литературы» профессор Факультета мировой экономики и мировой политики Леонид Григорьев и приглашенный преподаватель Виктория Павлюшина рассказывают о самых интересных научных работах о среднем классе и социальном неравенстве.
Эта тема грандиозна и всегда политически напряжена.
Если кто-то пользуется понятием «класс», то за этим немедленно возникает идея классового конфликта. Постмарксистские подходы оперируют «слоями» общества, которые весьма различны, но не являются неизбежными антагонистами. В этой сфере нет совершенно стройной и бесспорной теории. Например, социологи так и не договорились, как точно разделять средний «класс» на слои и чем он отличается от богатых и бедных. Читатель не должен удивляться, что большинство книг именно о среднем классе, а не «структуре общества» в целом. Дело в том, что о богатых пишут мало и с ними все понятно, равно как и с бедностью. Понимание современной структуры общества в развитых странах зависит от анализа среднего класса. На него приходится 50–70% семей, — чем выше ВВП на душу населения, тем при прочих равных выше его вес.
The American Class Structure in an Age of Growing Inequality
Gilbert D.
Прежде всего стоит выделить серию работ по структуре американского общества — работы серьезные, статистически надежные, концептуально последовательные, хотя с ними спорят другие авторы.
Средний класс после кризиса. Экспресс-анализ взглядов на политику и экономику
Шаститко А.
Е., Салмина А. А., Григорьев Л. М., Макаренко Б. И.
Вторая работа интересна тем, что в ней содержится попытка классификации нашего общества в стиле американской традиции. Там представлен обзор теории и опрос «высшего среднего класса» на выходе из кризиса 2008–2009 годов по целому ряду важных пунктов: отношение к плоскому налогу и тому подобное. Содержание книги — от «описания методики и методологии исследования», «ограничений анализа и повестки для дальнейших исследований» до специфических тем. Последние распадаются на топики, актуальные и для текущего кризиса:
Средний класс и политическое участие; формирование запроса на демократию? отношение к конкретным механизмам демократии; хочет ли средний класс демократии?
Социальные проблемы глазами среднего класса: отношение к неравенству и механизмы перераспределения ресурсов; налоговая система как инструмент перераспределения;
В заключении авторы анализируют ответы про «демократические ценности и институты демократии» через призму «направленной рефлексии» представителей среднего класса.
Средние классы в России: экономические и социальные стратегии
Малева Т.М. (Ред.-сост.)
Это серьезная монография большой группы первоклассных авторов показывает сложность структуры «средних классов», различия их стратегий, что делает его крайне неоднородным. Она основана на социологическом обследовании, охватывающем 5 тысяч домохозяйств в 12 регионах России. Работа сделана в рамках единых подходов, хотя существуют и иные интерпретации. Помимо методологических оснований, в работе дан обширный статистический материал, включая большой опрос. Социальные страты рассматриваются по имущественному положению, по самоидентификации, в социально профессиональном плане и в географическом отношении. Авторам удалось выделить «средний класс» в пределах 20–25% российского общества на начало 2000-х годов, а также показать структуру общества «ниже среднего» и низший класс.
Capital in the Twenty-First Century
Piketty T.
Эта нашумевшая книга является, по существу, громадным статистическим исследованием. Автор попытался свести единообразную картину неравенства в развитом мире. Пикетти сделал вывод, что усиление неравенства по доходу и богатству происходит в первую очередь за счет того, что верхние слои населения становятся более богатыми. А это само по себе «убивает» идею о том, что материальный достаток человека зависит в большей степени от его индивидуальных способностей.
Ряд известных ученых дали понять, что не согласны с автором, но им придется проделать сложный и тонкий анализ, чтобы найти ошибки. С нашей точки зрения, он показал на статистических данных очевидный факт (мы показали это в других работах до выхода данной книги), что неравенство в развитых рыночных демократиях не только стало высоким, но и вернулось к показателям после Октябрьской революции (или Первой мировой войны).
Разумеется, уровень душевого дохода вырос, но неравенство остается важнейшей характеристикой общества.
Если оно застойное — а оно, по нашему мнению и по расчетам за 1990–2014 годы, действительно застойное, — тогда стоит задуматься о роли рынка и государства, целях развития. То есть статистика порождает важные размышления в сфере социологии и политологии. Сам автор предложил ввести налог на богатство и стал давать интервью в стиле «нового Маркса», что, на наш взгляд, спорно и для статистики несколько преждевременно.
Четверть века после СССР: люди, общество, реформы
Дуткевич П., Саква Р., Куликов В.И., Шестопал Е.Б., Шутова А.Ю., Якунина В.И. (Ред.-сост.)
Эта книга в тринадцати главах выходит за сферу собственно социальной структуры российского общества. Она, в некотором смысле, преодолевает границы между социологией и политологией и осмысляет проблемы российского общества в целом, включая элиту. Ее название привязано к юбилею перехода от советского общества и планового хозяйства к демократии и рынку. Выход книги застал спад производства и напряженную дискуссию о состоянии общества, итогах прошедшего периода и характере произошедшей трансформации.
Economic growth and income inequality
Kuznets S.
Эта книга — одна из базовых для прочтения по теме. Её автор — Симон Кузнец — основатель новой школы исследований распределения доходов и богатства. Кузнец пришел к выводу, что неравенство по доходам снизится автоматически, как только страна достигнет высокого уровня экономического развития. «Кривая Кузнеца» показывает, что по мере развития экономики страны неравенство сначала постепенно увеличивается (в период ранней индустриализации), а потом заметно снижается (ввиду того, что все большая часть населения имеет доступ к благам индустриализации). Несмотря на то, что идея, высказанная исследователем, оказалась не совсем верна и не подтвердилась во времени, Кузнец сделал большой шаг на пути изучения проблемы неравенства. Он был первым экономистом, который основывал свои исследования на широкой статистической базе данных. Так, например, Симон Кузнец отмечал серьезное падение доли 10-го дециля в распределении доходов в США между 1913 и 1948 годами — с 45-50% до 30-35%.
Global inequality: A New Approach for the Age of Globalization
Milanovic B.
Исследователь Бранко Миланович в своей работе предлагает отличающийся от всех способ рассмотрения неравенства — «не по классам, а по местонахождению», то есть настаивает на том, чтобы рассматривать население глобально, а не отдельно по странам. При этом автор ставит вопрос о том, что гражданство можно рассматривать как ренту или наказание, если рассматривать проблему неравенства не с национальной, а глобальной перспективы.
Inequality — What Can Be Done
Atkinson A.
Энтони Аткинсон — один из наиболее известных исследователей разного рода неравенства второй половины XX века. Аткинсон на протяжении более чем 40 лет показывает в своих работах, что основная проблема современности состоит не в том, что богатые становятся все более богатыми, а в том, что проблема бедности при этом не решается. Общий экономический рост не приводит к значительному улучшению положения низших слоев населения, а быстроизменяющаяся экономика оставляет все больше людей за границей благосостояния.
Исследователь подчеркивает, что решение проблемы состоит не в том, чтобы повысить налоги для богатых (в т.ч. налоги на роскошь), а обратиться к структурным проблемам комплексно — с точки зрения технологий, социальной стабильности, распределения капитала и налогообложения. Аткинсон является сторонником принятия активных мер по борьбе с неравенством и отрицает распространенный тезис о том, что глобализация сведет все усилия к минимуму, а необходимые для решения проблемы меры чрезвычайно дороги. В свое работе «Неравенство» он предлагает правительствам стран направить все усилия на гарантирование занятости и жесткий контроль за заработными платами. Аткинсон подчеркивает, что неравенство по доходам — это, в первую очередь, неравенство возможностей.
Социальное неравенство как проблема экономической стратегии России
Григорьев Л. М., Павлюшина В.А.
В статье рассматриваются особенности современного российского неравенства, которое вышло из трансформационного кризиса 1990-х гг.
, падения ВВП на 43% и специфики приватизации. В 2000-х гг. социальное неравенство в нашей стране отличается ригидностью, несмотря на экономический рост. Поскольку значительное застойное неравенство негативно сказывается на росте и состоянии общества, его снижение важно в долгосрочном плане и должно стать в будущем частью стратегии страны.
Автор текста: Корбанкова Александра Павловна, 16 марта, 2018 г.
Все материалы автора
Экономика Список литературы неравенство список литературы средний класс
Литература и неравенство | Global Policy Journal
Бранко Милановичу в поисках полезных исторических данных. Когда я написал «Имущие и неимущие», книга о неравенстве, связанная с тремя эссе (о глобальном неравенстве, неравенстве между странами и неравенстве внутри стран), я наткнулся на идею представления неравенства в разных странах и эпохах, используя данные и сюжеты художественных произведений.
Идея возникла в результате нескольких разговоров за ужином с моей женой, большой поклонницей Джейн Остин. Я едва знал имя Джейн Остин до 20 лет назад. Но по настоянию жены я начал ее читать и был глубоко поражен ее остроумием, иронией, острым и критическим взглядом на социальный статус и условности. Сначала я прочитал «Гордость и предубеждение», затем «Эмму», а затем «Мэнсфилд-парк» (две другие не читал).
Затем, однажды вечером, когда мы с женой обсуждали Элизабет и мистера Дарси, я был поражен, когда моя жена перечислила суммы в фунтах, которые Дарси ежегодно получала по сравнению с родителями Элизабет. Продолжая разговор, мне пришла в голову идея включить данные из «Гордости и предубеждения» в виньетку. Этому помог тот факт, что несколькими годами ранее я вместе с Питером Линдертом и Джеффри Уильямсоном написал статью, в которой использовались английские социальные таблицы, в том числе социальная таблица Патрика Колкухауна с 1801 по 1803 год. Таблица почти точно совпала с годами, когда должен произойти сюжет в «Гордости и предубеждении».
Таким образом, я смог очень точно определить местонахождение Дарси, Элизабет (в ее незамужнем статусе) и Элизабет, если она решит не выходить замуж за Дарси, а зависеть от наследства менее 50 фунтов в год — перспектива, угрожающе нависшая над бестактным преподобным Коллинзом как он делает ей предложение — в английском распределении доходов в то время.
Как показано в приведенной ниже таблице, диапазон возможностей для Элизабет варьируется от 0,1 % самых богатых людей в Англии до среднего уровня. Разрыв в доходах между этими двумя вариантами составляет 100 к 1. (Когда она выходит замуж за Дарси, их семейный доход на душу населения становится равным 5000 фунтов; отсюда: 5000/50 = 100). Дарси кажется неотразимой». В последнем столбце показано, насколько сегодня сократился разрыв по сравнению с тем, что было двести лет назад: в эквивалентных позициях в 2004 г.когда я писал книгу) дает преимущество только 17 к 1.
Я решил также включить историю Анны Карениной во вторую виньетку «Имущих и неимущих».
Ее социальная траектория очень похожа на Элизабет. Из всего лишь одного предложения Толстого мы узнаем, что ее семья была примерно среднего достатка. Выйдя замуж за Алексея Александровича Каренина, с которым она живет в роскошном доме, она поднялась до 1% лучших. Но с графом Вронским, мало чем отличаясь от Елизаветы с Дарси, Анна переходит в разреженный круг чрезвычайно богатых, принадлежащих к верхним 0,1% распределения доходов России около 1875 года. Ее прижизненный прирост составлял 150 к 1, то есть даже более внушительный, Элизабет.
Затем я решил добавить «Отца Горио» Бальзака, который мне очень понравился и которым очень восхищался Маркс (см. «Карл Маркс и мировая литература» С. описание финансового капитализма во Франции. Я собрал много данных, но потом решил, что добавление третьей очень похожей виньетки может быть излишним. Поэтому я оставил это. (Несколько лет спустя Томас Пикетти применил аналогичный прием в своем «Капитале 21 века» и во многом опирался на Бальзака.
)
Даниэль Шавиро в своей новой увлекательной книге «Литература и неравенство: девять точек зрения от наполеоновской эпохи до первого позолоченного века» расширил этот подход до трех эпох и девяти книг. В первой части книги (Англия и Франция в эпоху революции) Шавиро рассуждает с той же целью восстановить грани социального и экономического неравенства, но гораздо более подробно, чем я, Джейн Остин («Гордость и предубеждение» ), Бальзака («Le pere Goriot» и «La maison Nucingen») и Стендаля («Le rouge et le noir»). Во второй части (Англия с 1840-х годов до начала Первой мировой войны) Шавиро обращается к Чарльзу Диккенсу, Энтони Троллопу и Э. М. Форстеру. Наконец, в третьей части он останавливает свой взор на американском позолоченном веке (Марк Твен и Чарльз Дадли Уорнер, Эдит Уортон и Теодор Драйзер). В следующем посте я рассмотрю книгу Шавиро. Должен сказать, что, в отличие от первой части, я не знаком с авторами второй и третьей частей (за исключением Э. М. Форстера), а потому об этих книгах могу сказать гораздо меньше.
Сожалею, что Шавиро не включил Фрэнсиса Скотта Фицджеральда в третью часть. Скотт Фицджеральд, я думаю, идеальный писатель для Золотого века: возможно, даже лучше в «Ночь нежна», чем в «Великом Гэтсби». Но подойдет и то, и другое.
Я хотел бы закончить этот пост наблюдением. После публикации «Имущих и неимущих» я несколько заинтересовался поиском подобных социологически богатых, но и эмпирически обоснованных (т.е. полных подробностей и сумм реальных доходов) книг в другой литературе. Я огляделся и спросил у нескольких моих студентов из разных стран, что они могут предложить. Что интересно, мы пришли почти ни с чем. Конечно, есть книги с социологическими и антропологическими подробностями, но, увы, нет цифр, которые позволили бы экономистам-эмпирикам сплести свою историю и поместить этих людей в одновременные распределения доходов (при условии, конечно, что такие распределения для соответствующих стран действительно существуют). Писатели, казалось, были гораздо менее заинтересованы в этом, чем, например, Бальзак во всей его «Человеческой комедии».
Это не результат специального поиска в различной литературе, и, возможно, я ошибаюсь. Но это интересная гипотеза: была ли европейская литература XIX века исключительно заинтересована в социальном статусе, богатстве и доходах? Было ли это исключительно хорошо задокументировано? Мне казалось, что в литературе 20-го века гораздо меньше эмпирических подробностей. Например, «A la recherche…» Пруста в своем исследовании социального конфликта и взаимного приспособления между выскочками, буржуазией и аристократической элитой очень похожа на Бальзака. Но, в отличие от Бальзака, Пруст вообще не приводит цифр. Так что для экономиста-эмпирика (и для этой конкретной цели) Пруст не очень полезен. Это было мое впечатление от других писателей, которых я знаю, но я надеюсь, что во многих литературах есть художественные произведения, которые можно было бы использовать, как я использовал «Гордость и предубеждение» и Пикетти и Шавиро «Отец Горио». Одна из целей этого поста — побудить людей поискать знакомых им авторов и использовать произведения художественной литературы, чтобы выявить и проследить контуры неравенства в различных обществах.
Исправление: Преподобный Коллинз оценивает доход Элизабет, если она не выйдет замуж, в 4% от 1000 фунтов = 40 фунтов, а не 50, как я писал здесь.
Это впервые появилось в блоге Бранко и было опубликовано с его разрешения.
Фото neil kelly из Pexels
Литература о неравенстве | Eurozine
По мере усиления социального и экономического насилия неравенства современная французская литература осваивает новую территорию перед лицом частичного провала социальной активности и завоеваний агрессивного экономического либерализма, пишет Николя Леже. С коллективными утопиями покончено; юмор, карнавал и жесты солидарности остаются.
Неравенство процветает и углубляется: сцены несчастья и социальной несправедливости катятся бесконечным циклом по нашим экранам и в социальных сетях. Есть что-то неприличное в том, как спектакль следует за ритмом новостного цикла, в том, как он облекается в цифры, статистику, графики и мнения экспертов.
Неравенство иногда представляют как неизбежное следствие рыночной системы, а иногда используют как возможность вызвать кратковременное возмущение или сочувствие. Между тем, дискуссии о растущем неравенстве слишком быстро затмевают жизни, отдельные истории, которые разворачиваются за этим. В мире «универсального репортажа» единственной привилегией литературы является озвучивание переживаний человеческим голосом или создание неожиданных, разнородных или взаимодополняющих сетей значений и интерпретаций.
Хотя существует французская традиция социального повествования, которая идет по стопам натурализма Эмиля Золя или эпоса Виктора Гюго, современные романы, кажется, больше не нацелены на светлое, справедливое будущее. Многие из них более разочарованы по тону и используют коллективное чувство потери идеала, пытаясь исследовать генеалогию и последствия этой потери. Возможно, это потому, что в наши дни простой факт признания неравенства симптомом нашего современного недуга, восстановления языка для противодействия отчуждению рыночно-ориентированного мира уже является актом сопротивления деградации наших обществ.
Нарративы о неравенстве в современной французской литературе настолько разнообразны, что было бы самонадеянно пытаться дать исчерпывающий обзор. Более того, хотя эти нарративы являются специфически французскими с точки зрения их окружения, форм социального коллапса, которые они изображают, и персонажей, которые их населяют, в эту глобализированную эпоху они также опираются на нарративные пути, которые исследовали, в частности, американские романисты. Как этому направлению современной французской литературы удается овладеть пессимизмом и разочарованием, но при этом открывать новые горизонты? Какие изменения в социальной модели документируют эти нарративы? Ясно только одно: эпоха коллективных утопий закончилась.
У подножия Большой арки Дефанс, также известной как Большая арка Братства, в деловом районе Ла Дефанс. Источник фото: Flickr
Новые социальные пространства Есть несколько возможных объяснений кажущегося нежелания писателей бороться с неравенством: их обвиняют в мизерабилизме или корыстной псевдоприверженности, не говоря уже о неизбежных сравнениях со своими американскими коллегами, наследниками непрерывных традиций.
Какова бы ни была причина, кажется, что социальное недомогание уже не способно поддерживать вымысел или пафос. Французы неодобрительно относятся к тем, кто использует неравенство в качестве предлога вместо того, чтобы создавать полноценные тексты. В стране, где эгалитаризм является частью национального наследия, неравенство уже чрезмерно эксплуатируется политическими, коммерческими и сенсационными дискурсами. Частичный провал социального активизма и завоевания агрессивного экономического либерализма также породили подозрения в отношении коллективных утопий как чисто сентиментальной реакции на неравенство. Тем не менее французская литература начала двадцать первого века создала что-то вроде картографии и генеалогии неравенства, как экономического, так и социального. Деиндустриализация, обеднение пригородных районов и реконфигурация городских пространств — все это феномены, исследуемые в этих литературных произведениях.
Франсуа Бон, автор романов Sortie d’usine («Выход с завода», 1982 г.
) и Daewoo (2004 г.), с 1980-х гг. постоянно давал лингвистическое выражение этим мутациям и разрывам: например, в индустриальный мир или пригороды. Требовательный характер его богатой и многогранной работы обращает внимание читателя на творческую этику автора, который отказывается быть классифицированным как писатель «о» неимущих, рабочем классе или маргинализированных. Он основал писательские семинары и веб-сайты, и его работа основывается на времени, которое он проводит, разговаривая и слушая людей, которых мир больше не слышит или не хочет видеть. Гибридная форма его повествований, где художественная литература органично сочетается с обзорами и документальными отчетами, обеспечивает защиту от всеохватывающей или эссенциальной точки зрения, которая в противном случае могла бы упустить сокровенные следы неравенства, проявляющиеся в различных французских средах и ландшафтах.
Этот поиск этически обоснованного способа описать заброшенность пригорода и его человеческую катастрофу, невидимую для средств массовой информации, также характеризует Алексис Дженни La Nuit de Walenhammes («Ночь Валенхамса», 2015).
Рассказ о запустении и цинизме, которые опустошают деиндустриальные зоны, роман погружает ненадежно работающего журналиста, хрупкого наблюдателя, в вымышленный город на севере Франции. Открытия, встречи, переплетение политической риторики, лозунгов, слов обывателей, проигравших или выигравших от глобализации — все это попытки удержать в плотной структуре романа явление, которое навсегда выплескивается из его хватки. Горящие бассейны и убийства придают жестокость, карнавальное измерение хаосу и отчаянию, которые настигают тех, чье достоинство лишено экономической глобализацией. Концовка романа иронически подчеркивает равнодушие и фатализм, сопровождающие социальный коллапс, как будто и в самом деле «безальтернативности» — завораживающий лозунг, удерживающий своих жертв в состоянии лености и заблуждения. Неравенство — это медленный, но смертельный яд: «Неравенство токсично в психологическом, социальном и экономическом плане. Оно грызет, винтики заедает, общество в целом становится неэффективным.
Когда богатство остается на месте, нищета распространяется повсюду; кроме тех, кто получает все это, победителей, в высшей степени неэгалитарных».0007
Испытание суровым испытанием никогда не бывает далеким в представлениях о неравенстве, подобно бесплодному полю, готовому воспламениться от одной искры. Действие картины Жерара Мордилья La tour abolie («Упраздненная башня», 2017) происходит в Ла Дефанс, крупном деловом районе недалеко от городской черты Парижа. Роман представляет собой мрачную басню о нигилистическом восстании затворников, одушевленных существ, которые живут в подвале небоскреба, собирая остатки привилегированных. Когда кафетерий для менеджеров закрывается из соображений экономии, в башне вспыхивает насилие — метафора неэгалитарного, иерархического общества, чье умышленное игнорирование гниющих основ делает его крах неизбежным. Шедевр Тристана Эгольфа, Lord of the Barnyard (2000) , — заметный предшественник этих рассказов о насилии, граничащих с фарсом.
В нем описывается месть молодого Джона Кальтенбруннера, который, эксплуатируемый и униженный, поднимает восстание в маленьком городке на юге Америки, сплачивая бедных и презираемых городских мусорщиков. Вновь мы сталкиваемся с образом «остатка», «остатков», которые, будучи изгнаны, чтобы социальная сфера функционировала должным образом, затем возвращаются с разрушительной силой. Карнавальное в этих нарративах — это инверсия, когда мстительная федерация слабых завершает медленный процесс распада, сметая все на своем пути и не оставляя возможности для восстановления мирного и сплоченного сообщества.
Две группы работ, обе особенно симптоматичны для банкротства эгалитаризма и триумфа индивидуализма на фоне смирения Запада, имели огромный успех как во Франции, так и в других местах (признак того, что они глубоко резонируют в эпоху глобализации и кризиса). ). Виржини Депантес и Мишель Уэльбек, каждый по-своему, не только описывают эти социальные изменения и их последствия, но также приступили к определению своих горизонтов или возможностей выживания за их пределами.
Они берут то, как натуралистический роман изображает общество, и адаптируют его к своим целям, добавляя образы и приемы повествования, заимствованные из той части англоязычной литературы, которую до сих пор снисходительно называли «популярной». Но именно эти влияния, продукт контркультуры, порожденной глобализацией и двадцатым веком, позволяют им выдерживать вес особенностей нашей современной современности: научная фантастика в 9 Уэльбеке.0003 Atomised (1998), футуристическая антиутопия в его Submission (2015) или криминальный нуар4 в Vernon Subutex (2015–2017) Депентеса.
Эти авторы выбраны не случайно: один воображает неумолимую деградацию экономической и технологической современности, дошедшей до конца пути, а другой пытается вернуть голос униженным, тем, кто оказался в конце пути. неудачники в насильственном и жестоком обществе. Апатия уэльбекского менеджера среднего звена или приступы ярости и покорности тем, кто находится на задворках общества, открывают перспективы на всю социальную сферу современной Франции.
Изображение мрачно и пессимистично: господство рыночных сил над телами и близостью, истощение желаний, концентрация богатства и привилегий, ведущая к распаду солидарности и краху социальной справедливости. Хотя холодный, пресыщенный, почти аналитический стиль Уэльбека кажется полной противоположностью пробивной, яростно музыкальной и насыщенной сленгом прозы Депантеса, они оба работают над одной и той же задачей: предложить широкую панораму, ясную фреску чувства разочарования, которое сначала появился в 1980-е годы. Оба автора наполняют свой язык дыханием и бездыханностью поколения, которое всегда знало, что оно погибло. Индивидуум может быть королем, но он король без одежды, правящий эмоциональной и экзистенциальной пустыней: одинокий и умирающий в иллюзорном и обезболивающем комфорте, за исключением тех случаев, когда он раздавлен и исключен. Индивид находится в море неэгалитарного мира, остро осознавая собственное бессилие или, что еще хуже, отсутствие какого-либо желания восстать против гегемонистского порядка и постоянного состояния социального насилия.
В саге о Верноне Субутексе разворачивается видение французского общества, раздираемого ненавистью и социальным предательством, его девиз «Свобода, Равенство, Братство» подвергается нападкам со всех сторон. Крах социализма, либеральный поворот, подъем Национального фронта, классовая борьба и борьба за идентичность — все это питает общее чувство каждого человека к самому себе. Эти индивидуализмы находят свое выражение в этом полифоническом повествовании, уходящем корнями в 1980-е годы. Французская эгалитарная модель отпала, оставив на ее месте социальные джунгли:
Точно так же, как дети в пригороде поджигают машины возле своих многоквартирных домов и никогда не вторгаются в шестнадцатый округ, француз в отчаянном положении вымещает это на человеке, сидящем рядом с ним в автобусе. Даже в своем раздражении он пассивен: вчера вечером по телевизору ему сообщили, что есть люди хуже, чем он, люди, которые беднее и глубже в долгах: вонючий негр, кровожадный мусульманин, вороватый цыган.
Между тем, истинная культура французского народа — социальное наследие, национальная система образования, великие политические теории — все было преднамеренно демонтировано. Величайшим достижением диктатуры одного процента была ее способность манипулировать сознанием59.0007
Whatever Уэльбека (1994) уже указывало на господство рынка над душой, в то время как Платформа (2001) предлагала изображение Запада в его предсмертной агонии, эксплуатирующего бедных, молодой Глобальный Юг. Карта и территория (2010) изображает деиндустриализованную Францию, которой суждено стать мрачным музеем под открытым небом, а Представление , политическая сатира, изображает французское общество, разрушенное коммунитарными движениями и находящееся в разгаре кризиса идентичности. Религия и рынок представлены как регуляторы общества, роль, которую они смогли взять на себя после окончательного отказа от солидарности и коллективистской мечты.
Второсортный гедонизм и инфантильное потребительство — вот все, что сохранилось в этих нарративах тотальной энтропии человеческого сообщества. Несколько очагов солидарности — «возможности острова», как сказал бы Уэльбек6, — ненадежны и ограничены межличностными отношениями, которым суждено потерпеть неудачу: романтические привязанности, которые дают мимолетный проблеск подлинности в Уэльбеке или моменты группового, сектантского или племенного принадлежность найдена в танце или музыке в Despentes. Но не заблуждайтесь, такого рода вещи почти всегда заканчиваются плохо, отбиваясь от возрождающегося индивидуализма. При невозможности установления реальных отношений между субъектностями, пронизанными экономической парадигмой, и взрыве идентичности в борьбе каждого против всех, разрешение конфликта в состоянии спокойного равновесия является недостижимой целью.
Мы не должны ожидать, что рассказы дадут нам всеобъемлющую картину неравенства или будут обладать пророческими качествами. В этом обзоре французского литературного ландшафта изображения неравенства и изображенные сцены окрашены нигилизмом.
Leave A Comment