Монолог шофёра — Вики Аккорды
«Монолог шофёра» — песня на слова Рождественский Роберт, музыка Георгий Мовсесян.
Исполнители: Георгий Мовсесян.
аккорды и текст[править]
Вступление: Dm7 Am Dm7 E7
Am
Еще нам до ночлега - будь здоров,
E7
Стекло в дождинках, словно в каплях пота.
Один чудак сказал про шоферов:
Am
"Им что?! У них - сидячая работа..."
A Dm
Да ладно, ну подумаешь, сказал,
G7 G7+ A7
Есть люди, обо всем по слухам судят...
Dm E7 F
И все же я его с собой бы взял
Dm E7 Am
В обычный рейс, хотя б на десять суток.
Проигрыш : Dm7 Am Dm7 E7.
Пусть этот балаболка и профан
Почувствует нутром дыханье зноя.
И заболят глаза от встречных фар,
И сердце вздрогнет, и спина заноет.
Пусть побуксует, ежели не трус,
В осенней глине, чавкающей жирно.
Ему тогда покажется, что груз
Он тащит лично сам, а не машина.
Пусть он в горах почует гололед,
Когда дорога вверх ползет упрямо.
Прочтет табличку там, где поворот:
"Володя Чумаков. Поехал прямо."
А дальше - год и месяц и число.
И тишина. И ночь в накрапах звездных.
Собрату моему не повезло,
Он за рулём уснул. Проснулся поздно...
Я еду, и смотрю свое кино -
Бегущую навстречу мне дорогу.
Но, что бы ни случилось, все равно
В конечный пункт я прибываю к сроку.
Чуть отдохнул - и снова в путь пора.
Мы водим большегрузы не для спорта.
А в остальном... Все так, мы - шофера.
Нам что, у нас - сидячая работа.
www.wikiakkords.ru
Читать онлайн книгу Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]
Назад к карточке книги Монолог шофера«Память у Земли огромна и крута…»
Еще нам до ночлега —
будь здоров!
Стекло в дождинках,словно в каплях пота…
Один чудак
сказал про шоферов:
«Им – что?
У них
сидячая работа!..»
Да ладно.
Ну, подумаешь – сказал!
Есть люди —
обо всем по слухам судят…
Но я бы в рейс его
с собою взял.
В обычный рейс.
Хотя б —
на десять суток…
И пусть он —
балаболка и профан —
почувствует нутром дыханье зноя.
И заболят глаза
от встречных фар.
И екнет сердце.
И спина заноет.
Пусть побуксует,
ежели не трус,
в осенней глине,чавкающей жирно…
Тогда ему покажется,
что груз
он тащит лично.
Сам!
А не машина…
Пусть он в горах
почует гололед,
когда дорога
вверх ползет упрямо!
Прочтет табличку
(там, где поворот):
«Володя Чумаков.
Поехал прямо…»
А рядом – год,
и месяц,
и число.
И тишина.
И ночь в накрапах звездных…
Собрату моему
не повезло.
Он за рулем уснул.
Проснулся – поздно…
Я еду
и смотрю свое кино —
бегущую навстречу мне
дорогу.
И, что б там ни случалось,все равно,
в конечный пункт
мы прибываем к сроку.
Чуть отдохнешь,
и снова в путь пора.
Мы водим большегрузы
не для спорта…
А в остальном
все – так,
мы – шофера.
Нам – что!
У нас —
сидячая работа.
«Когда война кончилась…»
Память у Земли
огромна и крута.
Нынче —
от столиц до малых поселений —
счет годам ведется
от войны
последней,
а не от рождения
вечного Христа.Никогда не станет этот счет
напрасным,
если он
людские плечи распрямил!..
Разум человека —
это просто разум.
Разум Человечества —
это мир.
Мустаю Кариму
Женщина из девятого мая
Когда война кончилась,
черный снег
таял на черных полях,
набухали на вязах почки,
а кюветы были водою полны.
Но по-прежнему умирали солдаты
в армейских госпиталях.
От войны умирали.Хоть и не было больше войны…
Умирали солдаты.
А в окна весенняя морось летела.
И скворцы, приосанясь,
подругам в любви клялись…
Умирали мальчишки,
завершив свое самое первое, самое главное дело:
добыв Победу!
Словно только для этого
и родились.
Воспоминание об июне 45 года
В небе
сталкивались марши
гулко и торжественно…
«Наши победили!
Наши-и!!»
Как кричала
женщина!
Будто бы одна на льдине,
а не в добром городе.
«Победили!Победили!
Победили,
господи!..»
Здесь,
на празднике великом,
в этот день особенный,
плача,
исходила криком,
словно кровью
собственной.
В крике над землей летела —
маленькая,
сгорбленная…
Горе
выкричать хотела,
за войну
накопленное.
Баллада о молчании
Жаркий день.
Трамвайные звонки.
По Москве
сержант шагает браво.
Все на нем сияет:
орден Славы,
пряжка на ремне
и сапоги.
Он идет к Садовому по Бронной,сдерживая торжество
с трудом.
Неубитый,
радостный,
здоровый —
он шагает!..
И при всем при том
так глядит
на девушек столичных
сквозь свою
двадцатую весну,
будто он вчера —
единолично! —
взял Берлин
и выиграл
войну!
Счет
Был ноябрь
по-январски угрюм и зловещ.
Над горами метель завывала.
Егерей
из дивизии «Эдельвейс»
наши
сдвинули с перевала…
Командир поредевшую роту собрали сказал тяжело и спокойно:
– Час назад
меня вызвал к себе генерал.
Вот, товарищи,
дело какое:
Там – фашисты.
Позиция немцев ясна.
Укрепились надежно и мощно.
С трех сторон – пулеметы,
с четвертой – стена.
Влезть на стену
почти невозможно…
Остается надежда
на это «почти».
Мы должны —
понимаете, братцы? —
нынче ночью
на чертову гору
вползти.
На зубах —
но до верха добраться!..
А солдаты глядели на дальний карниз,
и один —словно так, между прочим, —
вдруг спросил:
– Командир,
может, вы – альпинист? —
Тот плечами пожал:
– Да не очень…
Я родился и вырос в Рязани,
а там
горы встанут,
наверно, не скоро…
В детстве
лазал я лишь по соседским садам.
Вот и вся
«альпинистская школа»…
А еще, —
он сказал, как поставил печать, —
там у них —
патрули!
Это значит:
если кто-то сорвется,
он должен молчать.
До конца.
И никак не иначе…
…Как восходящие капли дождя,
как молчаливый вызов,
лезли,наитием находя
трещинку,
выемку,
выступ.
Лезли,
почти сроднясь со стеной, —
камень
светлел под пальцами.
Пар
поднимался над каждой спиной
и становился
панцирем.
Молча
тянули наверх свои
каски,
гранаты,
судьбы.
Только дыхание слышалось
и
стон
сквозь сжатые зубы…
Дышат друзья.
Терпят друзья.
В гору
ползет молчание.
Охнуть – нельзя.
Крикнуть – нельзя.
Даже —
слова прощания.
Даже —
когда в озноб темноты,
в черную прорву
ночи,
все понимая,
рушишься ты,напрочь
срывая
ногти!
Душу твою ослепит на миг
жалость,
что прожил мало…
Крик твой истошный,
неслышный крик
мама услышит.
Мама…
…Лезли
те,
кому повезло.
Мышцы
в комок сводило, —
лезли!
(Такого
быть не могло!!
Быть не могло.
Но – было…)
Лезли,
забыв навсегда слова,
глаза напрягая
до рези…
Сколько прошло?
Час или два?
Жизнь или две? —
Лезли!!
Будто на самую
крышу войны…
И вот,
почти как виденье,
из пропасти
на краю стены
молча
выросли
тени.
И так же молча —
сквозь круговерть
и колыханье мрака —
шагнули!
Была
безмолвной, как смерть,
страшная их атака!..
Через минуту
растаял чад
и грохот
короткого боя…
Давайте и мы
иногда
молчать,
об их молчании
помня.
Фотограф
Сначала
ровно тысячу дней,
потом еще четыреста дней,
а после еще восемнадцать дней
(так подсчитано)
шла война.
Невозможно было привыкнуть к ней,
невозможно было не думать о ней.
Благословляла,
крестила,
казнила
и миловала она.
И тот,
чья юность осталась в ней,
кто сегодня не может забыть о ней,
говорит о ней
и молчит о ней
в окружении внуков,
лекарств
и седин,
мечтает прожить еще тысячу дней,
потом еще четыреста дней,
потом еще восемнадцать дней.
А после —
хотя бы еще один.
Послевоенная песня
Снимок.
А снизу на снимке —
тень
от того, кто снимал.
Вздыбленный остов зенитки.
Выжженный боем лиман.
Пленку фотограф отщелкал.
Навыка —
не занимать.
Было б
судьбой освещенным
то,
что обязан снимать,
ты —
летописец момента,
сын потрясенной Земли.
Лица,
детали,
приметы
времени
запечатли.
К ним
как к бессмертью приникни…
Пусть
от тебя самого —
тень
на каком-нибудь снимке.
Или
совсем ничего.
Кладбище под Парижем
Задохнулись канонады.
В мире – тишина.
На большой Земле однажды
кончилась война.
Будем жить, встречать рассветы,
верить и любить.
Только не забыть бы это!
Лишь бы не забыть!
Как всходило солнце в гари
и кружилась мгла.
А в реке – меж берегами —
кровь-вода текла.
Были черными березы,
долгими – года.
Были выплаканы слезы
вдовьи навсегда…
Вот опять пронзает лето
солнечная нить.
Только не забыть бы это!
Лишь бы не забыть!
Эта память – верьте, люди, —
всей земле нужна…
Если мы войну забудем,
вновь придет война.
Летопись1
Малая церковка.
Свечи оплывшие.
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие,
бывшие.
Кладбище
Сан-Женевьев-де-Буа.
Здесь похоронены
сны и молитвы.
Слезы и доблесть.
«Прощай!» и «Ура!».
Штабс-капитаны
и гардемарины.
Хваты-полковники
и юнкера.
Белая гвардия.
Белая стая.
Белое воинство.
Белая кость…
Влажные плиты
травой зарастают.
Русские буквы.
Французский погост…
Я прикасаюсь ладонью
к истории.
Я прохожу
по гражданской войне…
Как же хотелось им
в Первопрестольную
въехать
однажды
на белом коне!..
Не было славы.
Не стало и Родины.
Сердца не стало.
А память
была…
Ваши Сиятельства,
Их Благородия, —
вместе —
на Сан-Женевьев-де-Буа.
Плотно лежат они,
вдоволь познавши
муки свои
и дороги свои.
Все-таки – русские.
Вроде бы – наши.
Только
не наши скорей,
а – ничьи…
Как они после —
забытые,
бывшие, —
все проклиная и нынче, и впредь,
рвались взглянуть на нее —
победившую,
пусть —
непонятную,
пусть —
непростившую,
землю родимую!
И —
умереть…
Полдень.
Березовый отсвет покоя.
В небе —
российские купола.
И облака,
будто белые кони,
мчатся
над Сан-Женевьев-де-Буа.
2
Строк медлительные нити.
Строго.
Будто на граните…
Сухо.
Коротко.
Жестоко.
Факты.
Поиски истока.
Скрытое за расстояньем
дело,
ставшее деяньем.
Протокольно.
Первозданно…
Вдруг,
негаданно-нежданно
вслед за обращеньем к Богу —
вздох
на целую эпоху!
А за этим вздохом —
эхо
поворота,
взгляда,
смеха!
Луг
со скошенной травою.
Облако над головою…
Словно
из другого века
дотянувшаяся ветка.
«У меня беда невольная…»
Ой, пришла беда
в Землю отчую!
Похваляяся,
шли враги на Русь.
И таким большим
было их число,
что его пока
не придумали.
Были реки от крови
красным-красны,
было небо от дыма
черным-черно,
громче грома был
храп чужих коней,
блеск чужих мечей —
ярче молнии.
От беды такой
стены трескались.
От беды такой
гнулись звонницы.
И колокола
наземь рушились,
будто головы
с богатырских плеч.
Шли дожди в тот год
из каленых стрел.
Из горючих слез
все ручьи текли.
Не рождались в тот год
птицы певчие,
а рождались
одни только во́роны…
Поднялась Земля
супротив беды,
супротив врага-погубителя.
Вперекор врагу
поднялся народ,
грянул смертный бой
нескончаемый!
Даже мертвые
оживали вновь,
выходили они
из сырых могил,
чтоб живым помочь
в битве яростной,
чтобы вновь принять
смерть за Родину!
А кто слабым был —
сильным стал тогда.
А кто сильным был —
стал еще сильней.
И кричали враги пораженные:
«Может, русские
заколдованы?!
Их сожжешь огнем, —
а они живут!
Их пронзишь стрелой, —
а они живут!
Их убьешь сто раз, —
а они живут!
А они живут
и сражаются!..»
Были реки от крови
красным-красны.
Было небо от дыма
черным-черно…
И была Земля,
неподвластная
никакому врагу
на века веков!
Перед грозой
У меня беда невольная,
очень странная
беда:
не могу приехать вовремя
никуда
и никогда!..
Дремлет ельник —
лапы в стороны.
Снег —
белее не хочу.
И кричу я:
«Ах, как здорово!..
Ах, как здорово!..» —
шепчу…
Но, однако,
гиды местные
обрывают
мой восторг:
«Вам бы раньше
на два месяца!
Опоздали вы
чуток…»
Вот и осень.
Дни высокие.
В речке
добрая вода.
И – глубокий вздох:
«А все-таки,
вам бы
в августе сюда!..»
Утро
теплое и ясное.
От березы —
свет сквозной.
И слова:
«А настоящая
красота
у нас весной!..»
Поезда.
Дороги дальние.
Перекрестки
дней и трасс…
Мне б
когда-нибудь
куда-нибудь
приехать в самый раз!
«То белым по синему – чайкой по небу…»
В природе это действо так рождалось:
сначала
небо
в стороны раздалось.
Оно раздвинулось
неотвратимо
и место для грозы
освободило.
Померкло солнце.
Птицы не взлетали.
Захлопали калитки,
двери,
ставни.
Все было зыбким.
Все тревожным было.
А туча
на глазах
себя лепила
из ничего!
Из призрачного света.
Из узловатого
слепого ветра.
Из сумеречной тени над болотцем,
из темноты,
укрывшейся в колодце,
из мглы,
из пыли черной и летучей —
все в дело шло!
Все
становилось тучей,
которая
торжественно жирела,
клубилась,
разбухала,
тяжелела.
Бурчала что-то,
душу распаляя…
Повисла
над домами и полями.
Уперлась в землю.
Горизонт
прогнула…
И первой молнией
весь мир
перечеркнула!
Дождь
То белым по синему —
чайкой по небу,
то синим по белому —
тенью по снегу,
на горных отрогах,
на кочках болота
профессионально
рисует природа!
У осени —
ясной и рано пришедшей —
берет она
обыкновенные листья
и так их раскрашивает
сумасшедше,
что стонут от зависти
колористы!..
Рисует природа.
Она не устала.
На кручах
земного
летящего шара
ей нравится
соединять беспрестанно
манеры и стили,
сюжеты и жанры.
То вдруг распахнет
горизонты громадно,
а то
все масштабы
переиначит
и кисточкой,
сотканной из тумана,
тропинку вдоль речки
едва обозначит…
Природа рисует
легко и упруго.
Ей хочется жить!
Ей менять
интересно
увядшую живопись
летнего луга
на четкую графику
зимнего леса.
Старая записная книжка
Дождь
закапал неохотно,
словно
не желал идти.
Будто вспоминал,
как ходят
настоящие дожди.
И дорога,
что с опушки
неторопко в лес ползла,
вся —
в немыслимых веснушках
капель дождевых
была.
Дождь
качнулся, вырастая.
И – немного погодя —
все на свете
сразу стало
частью
этого дождя.
Был он щедрым,
был он крупным,
лился,
падал свысока,
в землю уходя
по трубам
светлого березняка.
Был
доволен сам собою,
сам собою
поражен!
А потом
увидел поле
и —
пошел в него,
пошел!..
Кончился,
как огорошил.
Убежал —
и не найдешь…
Майский,
молодой,
хороший,
пахнущий арбузом
дождь.
Последняя песня Арно Бабаджаняна
Где же она пропадала?
(Поиски – труд напрасный!)
Вновь я ее листаю,
с прошлым —
глаза в глаза.
В этой потертой книжке,
будто в могиле братской —
мертвые
телефоны,
мертвые
адреса…
Уже ничего не поправишь.
Уже ничего не скажешь.
И не напишешь писем.
И не дождешься звонков…
Вот на пустой странице —
Шукшин Василий Макарыч.
А перед этим —
рядышком —
Симонов
и Смеляков…
Как поименный список
армии перед боем
(хватит работы санбатам,
разведчикам
и штабам!).
Ояр!
Куда же ты, Ояр?!
Не отвечает Ояр.
Сумрачно и таинственно
палец подносит к губам.
Строки в потертой книжке
все еще смотрят призывно.
Все еще дышат,
требуют,
вздрагивают и говорят.
Я имя читаю
и слышу
глуховатый голос Назыма:
«Брат,
мы давно не виделись…
Как поживаешь,
брат?..»
Трудно листать страницы.
Видеть фамилии
тяжко…
Зимний полуденный Вильнюс.
За незастывшей рекой
улица Малонёи.
«Стаська! – кричу я.
– Стаська!»
Он улыбается грустно.
Машет нездешней рукой.
Старая, старая книжка.
Буквы поблекли.
Однако
имя любое —
словно
прикосновенье к огню.
Строчка:
«Звонить Паруйру!!»
Два восклицательных знака.
Может, звонил.
Не помню.
Больше не позвоню.
Старая книжка свидетельствует,
жалует
и обвиняет.
Как черный квадратик в «Вечерке» —
каждый ее листок…
Где ты, Кузьмич?
Откликнись!..
И комнату заполняет
неповторимо протяжный,
скорбный луконинский вздох…
Я позабыл о времени,
старую книжку листаю.
Вся она —
будто исповедь
осиротевшей семьи…
Рана моя
открывшаяся.
Память моя
святая.
Други мои – товарищи.
Вечные судьи
мои.
День
Вы не верьте
в мою немоту.
Даже если я вдруг упаду,
даже если уйду,
то не в землю уйду.
Я не в землю,
а в песню уйду.
Будут яблони осень встречать,
и посыпятся звезды в траву.
И пока на земле будут песни звучать,
в каждой песне я вновь оживу.
Я открою глаза и проснусь,
гляну в небо и вновь улыбнусь.
Вздохом ветра вернусь,
хрустом снега вернусь,
эхом ласковой песни вернусь.
И обрушится дождь голубой.
Будут листья дрожать на ветру.
И пока на земле существует любовь,
не умру я, друзья, не умру.
Пусть в долину помчатся ручьи!
Пусть очнутся в садах соловьи!
Я люблю эту жизнь, и все песни свои
я писал ради этой любви.
Вы не верьте
в мою немоту.
Даже если я вдруг упаду,
даже если уйду,
то не в землю уйду.
Я не в землю,
а в песню уйду.
Возраст
И опять он рождается
в зябком окне.
Барабанит в стекло,
будто просит помочь.
В нем —
коротком,
еще не потерянном дне —
непрерывная боль,
сумасшедшая мощь!..
«Суета!» – говоришь?
«Принесет – унесет?»
Говоришь, что поэту
гораздо важней
о бессмертии думать
и с этих высот
обращаться к векам
через головы дней?..
Я не ведаю,
чем тебя встретят
века…
Для спешащего дня
я кричу и шепчу.
И останется после
хотя бы строка —
я не знаю.
Я знаю.
Я знать не хочу.
Убегающие от инфаркта
А мы еще
мотивы молодежные
поем!
А мы еще с тобой – ого! —
такие же, как прежде.
О том, что годы катятся,
по детям узнаем.
Не по своим, а по чужим,
которых
видим реже.
Еще по пляжу движемся,
выпячивая грудь.
И чей-то голос, чей-то взгляд
пронзает, как рапира!
Но вечером все чаще
накатывает грусть,
что день
опять закончился,
а в бок
опять вступило.
Нет, мы еще – в порядке!
Нет, мы еще – вполне!
Никто из нас не думает
ни о каком покое…
Но говорим друг с другом
(когда наедине)
о женщинах —
все меньше.
Все больше —
о погоде.
Еще мы за застольями
сидим без маеты.
Не уставая вроде бы
и даже не пьянея…
Но мельче с каждым годом
газетные шрифты.
А лестницы привычные —
все круче
и длиннее.
Назад к карточке книги «Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе»
Рано утром
на асфальте запотелом,
по-над речками,
где стылая вода,
занимаемся мы
очень важным делом —
от инфаркта убегаем
кто куда.
Убегаем! —
Сомневающихся маним.
Убегаем! —
Брось лениться!
Выходи!..
Мы бежим.
И одного не понимаем:
вдруг инфаркт не за спиной,
а впереди?
Вдруг,
во имя непроверенного факта
соблюдая
и диету, и режим,
мы-то думаем,
что шпарим от инфаркта,
а тем временем
бежим к нему,
бежим!..
Может, ждет он нас
с улыбкой неживою,
чтоб дотронуться до каждого
рукой.
И сказать потом,
качая головою:
«Добежал-таки?..
Ах, шустренький какой!..»
Только мы иначе
жить уже не можем.
Мы бежим!
И слаще нету
ничего!..
Обгоняет нас планета,
словно тоже
убегает
от инфаркта своего.
itexts.net
Текст песни Георгий Мовсесян — Монолог шофёра перевод, слова песни, видео, клип
Еще нам до ночлега — будь здоров,Дождинки на стекле как капли пота.
Один чудак сказал про шоферов:
«У них — сидячая работа…»
Ну что ж, сказал, подумаешь, сказал,
Есть люди, обо всем по слухам судят…
И все же я его с собой бы взял
В обычный рейс, хотя б на десять суток.
Пусть этот балаболка и профан
Почувствует нутром дыханье зноя.
И заслепит глаза от встречных фар,
И сердце дрогнет, и спина заноет.
Пусть побуксует, ежли он не трус,
В осенней грызи, чавкающей жирно.
Тогда ему покажется, что груз
Он тащит лично сам, а не машина.
Пусть он в горах почует гололед,
Когда дорога вверх ползет упрямо.
Прочтет табличку там, где поворот:
«Володя Чумаков. Поехал прямо.»
А дальше — год и месяц и число.
И тишина. И ночь в мерцанье звездном.
Собрату моему не повезло,
Уснул он за рулём. Проснулся поздно…
Я еду, и смотрю свое кино —
Бегущую навстречу мне дорогу.
И, что бы ни случилось, все равно
В конечный пункт я прибываю к сроку.
Чуть отдохнул — и снова в путь пора.
Гоняем большегрузы не для спорта.
А в остальном… Все так, мы — шофера.
Нам что, у нас — сидячая работа.
Raindrops on glass as a drop of sweat .
An eccentric said about drivers :
» They — sedentary work … «
Well , he said , think of it, said
There are people , everything is rumored judge …
And yet I have it with me took
In normal flight , although used for ten days .
Let this chatterbox and profane
Gut feel heat breath .
And zaslepit eyes of oncoming headlights
And my heart tremble and spin zanoet .
Let pobuksuet ezhli he is not a coward ,
In autumn bite your , slurp greasy.
Then it seems that the load
He drags himself personally , not a machine .
Let him in the mountains pochuet ice,
When the road is creeping up stubbornly.
Read a sign where the rotation :
» Volodya Chumakov . Went straight . «
And then — the year and month and day.
And the silence . And twinkling star in the night .
My brother was not lucky,
He fell asleep at the wheel. Woke up late …
I’m going , and watch his movies —
Running towards me the way.
And no matter what happens , you still
In the final point I arrive in time.
A little rest — and again in the way to go.
Rides bolshegruzov not for sport.
And the rest … All so we — the driver.
Us that we — sedentary work .
songspro.ru
Георгий Мовсесян — Монолог шофёра скачать, слушать песни, клип, текст
Здесь вы сможете скачать Георгий Мовсесян — Монолог шофёра в mp3 формате, найти текст к этой песни, смотреть видео клип в формате hd и слушать онлайн.
Исполнитель: Георгий Мовсесян
Название песни: Монолог шофёра
Продолжительность mp3: 02:45
Дата добавления: 2017-01-31
Текст просмотрен: 1272
Скачать
Другие песни исполнителя Георгий Мовсесян
Текст песни:
Еще нам до ночлега — будь здоров,
Дождинки на стекле как капли пота.
Один чудак сказал про шоферов:
«У них — сидячая работа…»
Ну что ж, сказал, подумаешь, сказал,
Есть люди, обо всем по слухам судят…
И все же я его с собой бы взял
В обычный рейс, хотя б на десять суток.
Пусть этот балаболка и профан
Почувствует нутром дыханье зноя.
И заслепит глаза от встречных фар,
И сердце дрогнет, и спина заноет.
Пусть побуксует, ежли он не трус,
В осенней грызи, чавкающей жирно.
Тогда ему покажется, что груз
Он тащит лично сам, а не машина.
Пусть он в горах почует гололед,
Когда дорога вверх ползет упрямо.
Прочтет табличку там, где поворот:
«Володя Чумаков. Поехал прямо.»
А дальше — год и месяц и число.
И тишина. И ночь в мерцанье звездном.
Собрату моему не повезло,
Уснул он за рулём. Проснулся поздно…
Я еду, и смотрю свое кино —
Бегущую навстречу мне дорогу.
И, что бы ни случилось, все равно
В конечный пункт я прибываю к сроку.
Чуть отдохнул — и снова в путь пора.
Гоняем большегрузы не для спорта.
А в остальном… Все так, мы — шофера.
Нам что, у нас — сидячая работа.
Возможно, вам понравятся также:
Клип Георгий МОВСЕСЯН — МОНОЛОГ ШОФЁРА
mtsongs.ru
Скачать Бесплатно Песню Георгий Мовсесян Монолог шофёра и слушать онлайн
Еще нам до ночлега — будь здоров,
Дождинки на стекле как капли пота.
Один чудак сказал про шоферов:
«У них — сидячая работа…»
Ну что ж, сказал, подумаешь, сказал,
Есть люди, обо всем по слухам судят…
И все же я его с собой бы взял
В обычный рейс, хотя б на десять суток.
Пусть этот балаболка и профан
Почувствует нутром дыханье зноя.
И заслепит глаза от встречных фар,
И сердце дрогнет, и спина заноет.
Пусть побуксует, ежли он не трус,
В осенней грызи, чавкающей жирно.
Тогда ему покажется, что груз
Он тащит лично сам, а не машина.
Пусть он в горах почует гололед,
Когда дорога вверх ползет упрямо.
Прочтет табличку там, где поворот:
«Володя Чумаков. Поехал прямо.»
krolik.biz
Шофера
GSR 02-03-2007 23:01 Еще нам до ночлега — будь-здоров,
Стекло в дождинках, словно в каплях пота,
Сказал один чудак про шоферов:
-Им что, у них — сидячая работа…»
Да ладно, ну, подумаешь, сказал —
Есть люди, обо всем по слухам судят…
Но все же — я его с собой бы взял
В обычный рейс, хотя б на десять суток.
Пусть этот балаболка и профан
Почувствует нутром дыханье зноя,
И заболят глаза от встречных фар,
И сердце вздрогнет, и спина заноет.
Пусть побуксует, ежели не трус,
В осенней глине, чавкающей жирно,
Тогда ему покажется что груз
Он тащит лично сам, а не машина…
Пусть он в горах почует гололед,
Когда дорога вверх ползет упрямо,
Прочтет табличку там, где поворот:
«Володя Чумаков. Поехал прямо.»
А дальше — год. И месяц. И число…
И — тишина. И ночь в накрапах звездных…
Собрату моему не повезло:
Он за рулем уснул. Проснулся поздно…
Я еду, и смотрю свое кино —
Бегущую навстречу мне дорогу.
И, что бы ни случилось, все равно,
В конечный пункт я прибываю к сроку!
Чуть отдохнул — и снова в путь пора.
Мы водим большегрузы не для спорта.
А в остальном… Все так, мы — шофера.
Нам что… У нас — сидячая работа!
(с)
Не страшны тебе ни дождь не слякоть,
Резкий поворот и косогор.
Что бы не пришлось любимой плакать,
Крепче за баранку держись , шофер
(С)
Я вышел ростом и лицом,спасибо матери с отцом,
С людьми в ладу,не помыкал,не понукал,
Спины не гнул,прямым ходил и в ус не дул и жил,как жил
И голове своей руками помогал.
Бродяжил и пришел домой,уже с годами за спиной,
Висят года и их не сбросить не продать,
Но на начальника попал,который бойко вербовал
И за Урал машины стал перегонять.
Дорога,а в дороге МАЗ,который по уши увяз,
В кабине тьма,напарник третий час молчит,
Хоть бы кричал,аж зло берет,назад 500,вперед 500,
А он зубами «Танец с саблями» стучит.
Мы оба знали про маршрут,что этот МАЗ на стройках ждут,
А наше дело-сел-поехал в ночь-полночь,
Ну надо-ж так-под Новый год!!!Назад 500,вперед 500,
Сигналим зря,пурга и некому помочь.
«Глуши мотор»-он говорит-«Пусть этот МАЗ огнем горит!»
Мол,видишь сам,здесь больше нечего ловить!
Мол-видишь сам,кругом 500 и к ночи точно занесет,
Так заровняет,что не надо хоронить!»
Я отвечаю-«Не канючь!»,а он за гаечный за ключ
И волком смотрит,он вообще бывает крут,
И понял я,кругом 500 и кто кого переживет,
Тот и докажет,кто был прав,когда припрут.
Он был мне больше,чем родня,он ел с ладони у меня,
А тут глядит в глаза и холодно спине,
А,что ему-кругом 500 и кто там после разберет,
Кто в этой жизни я ему и кто он мне.
И он ушел куда-то вбок,я отпустил,а сам прилег,
Мне снился сон про наш веселый наворот,
Что будто вновь-кругом 500,ищу я выход из ворот,
Но нет его,есть только вход и то не тот.
Конец простой-пришел тягач и там был трос и там был врач
И МАЗ попал,куда положено ему,
И он пришел-трясется весь,а там опять далекий рейс,
Я зла не помню,я опять его возьму.
(В.Высоцкий.»Дорожная история».)
Кречет 03-03-2007 13:44Нет причин для тоски на свете:
Что ни баба — то помело.
А мы пойдем с тобою в буфетик
И возьмем вина полкило,
Пару бубликов и лимончик,
Пару с паюсной и «Дукат».
Мы с тобой все это прикончим…
Видишь, крошка, сгорел закат.
Видишь, крошка, у самого неба
МАЗ трехосный застрял в грязи?
Я три года в отпуске не был —
Дай я выскажусь в этой связи.
Я начальник автоколонны.
Можно выпить: я главный чин.
Не водитель я. Все законно.
Нет причины — так без причин.
Что за мною? Доставка добычи,
Дебет-кредит да ордера,
Год тюрьмы, три года всеобуча,
Пять — войны… Но это вчера.
А сегодня: Москву проходим,
Как ни еду — «кирпич» висит.
МАЗ для центра, видать, не годен.
Что ж, прокатимся на такси.
Два часа просто так теряю,
Два часа просто так стою.
Два раза караул меняют,
Два мальца строевым дают.
Молодые застыли строго…
Тут я понял, что мне хана:
Козырей в колоде немного —
Только лысина да ордена.
Что за мною? Все трасса, трасса
Да осенних дорог кисель,
Как мы гоним с Ростова мясо,
А из Риги завозим сельдь.
Что за мною? Автоколонны,
Бабий крик, паровозный крик,
Накладные, склады, вагоны…
Глянул в зеркальце — я старик.
Крошка, верь мне, я всюду первый:
И на горке, и под горой.
Только нервы устали, стервы,
Да аорта бузит порой.
Слышь — бузит. Ты такого слова
Не слыхала. Ушло словцо.
Будь здорова! Ну, будь здорова!
Дай я гляну в твое лицо.
Мужа жди по себе, упрямого.
Чтоб на спусках не тормозил.
Кушай кильку посола пряного,
Кушай, детка, не егози.
Закрывают. Полкруга ливерной!
Все без сдачи — мы шофера!
Я полтинник, а ты двугривенный.
Я герой, а ты мошкара!
Ладно, ладно… Иду по-быстрому.
Уважаю закон. Привет!
Эдик, ставь вторую канистру,
Левый скат откати в кювет.
Укатал резину до корда —
Не шофер ты, а скорпион!
Крошка, знаешь, зачем я гордый?
Позади большой перегон.
М. Анчаров
guns.allzip.org
Камаз → ИНТЕРЕСНЫЕ ПОГОВОРКИ ИЛИ СТЕШКИ НА ТЕМУ ДАЛЬНОБОЙ
Дальнобой — это шоферская гвардия. Только водители междугородних автобусов могут сравниться с шоферами магистральных автопоездов в мастерстве вождения. Это серьезные мужики, серьезные тонно-километры, серьезные машины. Это ровная и мощная езда без баловства. Это прожектора, бьющие через снежную мглу. Это когда ты, машина, груз да дорога.Дальнобой — это едут, с презреньем поглядывая на всякую суетящуюся автомелюзгу, молодые парни и седые дядьки — русские, финны, евреи, шведы, латыши, украинцы, белорусы, болгары, поляки, немцы, французы — да Бог еще знает кто! Лежат на сотнях спидометры, уютно булькают в просторных кабинах кофеварки, мотаются тяжкие прицепы.
Дальнобой — это газовые плитки и телевизоры на бамперах поздним вечером, это степенный разговор да сам себе автосервис. Это рявкающие перегазовками заледеневшие монстры, устало вползающие на сверкающие бензоколонки из метельной ночи.
Дальнобой — это жены, приникшие бессонными ночами к радиостанциям и телефонам: «Служба «Крик»? Аварий с магистралами не было?» Это их ранние морщины да седина. Это дети, рисующие папин КамАЗ или Вольво, который тащит из канавы дяди-петин Мерседес с двухосным прицепом.
Дальнобой — это когда ранним утром поток вдруг тормозит и траурным парадом проползает по горам размолотого груза мимо чего-то, в чем с ужасом вдруг узнаешь раму, колеса и больше НИЧЕГО, а в ста метрах дальше проезжаешь по грохочущему железному блину, когда-то называвшемуся кабиной. Это лежащая на спине болгарская Скания и свороченная кабина на польском Рено. Это неделю лежавший на боку в канаве русский МАЗ.
Дальнобой — это когда кричишь глухой ночью в микрофон на всех известных языках: «Ребята! Авария! Нужен тягач и трос!» И подлетают, фыркая тормозами, здоровенные, светящиеся как новогодние елки, сундуки. Сыплются из высоких кабин на залитый соляркой лед крепкие парни в наглаженных комбинезонах и промасленных ватниках, натягивая на бегу рукавицы, молчаливо отстегивают прицепы и, отчаянно юзя тремя мостами, разворачивают «на пятке» тягачи, тащат в три троса и десять рук улетевший с дороги автобус. Это когда пять мужиков да женщина тянут, как бурлаки, в ледяную гору отчаянно буксующий ЗИЛ. Это когда на руках выносят легковуху, рвут тросами вон двери, волокут подальше от бензиновой лужи бесчувственные тела. Это когда с огнетушителями наперевес к пылающему МАЗу… А потом — рука в руку, гудок на прощанье и исчезнут за поворотом габариты — ни имени, ни номера, лишь благодарность людская.
Дальнобой — это километровые очереди на таможнях. Пьют колу водители, балуются пивком сменщики и «дается» в эфир неспешная беседа: «Серега, давай на Бруснику, тут братвы поменьше. Да не спешите, доедайте спокойно, в Нуйямаа вас подождем. Да звякни моим из Выборга, что все путем. Тебе от Арто привет, вместе тут отдыхаем.
Дальнобой — это обгоняющий всякие там БМВ да Опели на подъеме, подскакивающий на поганой дороге магистральный тягач, выпускающий длинные черные шлейфы. Посторонись, водитель! Он отцепил «фуру», сдал груз и теперь у него больше сил на тонну, чем у твоего «наворота». Он спешит домой. Въедет скоро тягач во двор, хлопнет дверь и вывалится в объятья Катерины (или Кайсы) усталый Иван (или Юсси): «Родной мой! Слава Богу, доехал!» И обнимет мужик сынишку: «Вот тебе гном из Швеции (или мишка из России), веди батьку в дом.» А наутро опять фыркнет стартер, вышибет мерзлый дизель тугой белый шар дыма — и опять побежит навстречу бесконечная лента.
свернуть ветку
tuning-vaz.org
Leave A Comment